Дарья Авдеева, Юлия Сычёва

К счастью или несчастью, в нашем обществе давно уже не чувствуется единодушия. Ни одно более или менее значительное событие не объединяет людей в едином порыве. Патриотизм, энтузиазм, рвение - не только не модные слова, но и осуждаемые явления. Увеличение дистанции, различия между поколениями, слоями общества, стратами стало привычным, и многие пытаются искать в этом положительные стороны, подводя теоретическую базу, оправдывающую настоящий раскол и равнодушие, обледенившее людей.

Принимая это во внимание, неудивительно вопиюще противоречивое отношение к такому значительному писателю и общественному деятелю, как Александр Исаевич Солженицын. Налицо контраст восприятия: общество разделилось на тех, кто не приемлет его вообще и приемлет слишком. Такая тенденция стала особенно очевидной на фоне эволюции отношения к его имени за последние 30-40 лет. Для того чтобы дать объективную оценку его личности, нужно проанализировать два основных подхода. Писатель Солженицын стал широко известен в 1962 году после публикации "Одного Дня Ивана Денисовича" в Новом мире. За "Одним Днем" в 1963 последовало появление "Матрениного Двора", "Случая на станции Кречетовка", "Для пользы дела", которые упрочили славу Солженицына. Пишется "Раковый Корпус", создается подцензурная редакция романа "В круге первом", "Один день Ивана Денисовича" выдвигается на Ленинскую премию. Помимо прочего, обширная публицистическая и общественная деятельность, подспудно и законспирировано собираются свидетельства для "Архипелага ГУЛАГа", актуализируется идея романа "Красное Колесо", тайно из спецхранов поступают материалы.

Не будет преувеличением сказать, что годы с 1962 по 1974, вплоть до высылки, составили самый плодотворный и яркий период его жизни. Тогда Солженицына окружает большой круг почитателей и помощников, которые захвачены и вовлечены им в безудержную и рискованную деятельность. Этому же времени принадлежит и рождение мифа "о русском Прометее".

Восхищало многое: деятельность Солженицына сама по себе, своим бесстрашием и бесстрастностью, следованием внутреннему убеждению и чувству долга; нетипичные для загнанной в кровь и плоть "советскости" собранность и целеустремленность, быстрота и безоговорочность, с которой он принимал решения; талант стратега в распоряжении многочисленными людьми, экземплярами рукописей, архивными материалами. Его сила рождалась из острого и постоянного чувства его правоты, жгучей справедливости, выношенной и вымеренной лагерем и ссылкой.

Созданию его положительного, несколько даже идеализированного образа способствовало также излучаемое им человеческое обаяние: демократичность и простота в общении, чувство юмора, умение высвободить, раскрепостить человека в разговоре. По воспоминаниям современников, в ту пору Солженицын охотно прислушивался к советам и мнениям других, был очень открыт с теми, кому доверял, охотно делился мыслями и переживаниями. Как личное общение с ним, так и косвенное, через его произведения, создавало необычайное, удивительное в те годы пространство свободы, досказанности, исключавшее страх и недоверие. Вот как вспоминает об этом в своей книге "Спасибо Вам" А.А. Саакянц: "Меня пленял, завораживал, восхищал потрясающий здравый смысл автора, его оценок, ничем не затуманенных и не искаженных, его абсолютная естественность мировосприятия".

Объективности ради надо сказать, что некоторые люди уже тогда отмечали в Солженицыне склонность к чрезмерной категоричности и односторонности суждений. Андрей Дмитриевич Сахаров в своих "Воспоминаниях" позднее сформулировал это так: "…это были скорее смутные ощущения какого-то утрирования, перекоса оценок при общем восхищении силой мысли и чувства, верности в главном".

Последнее время имя Солженицына стало часто звучать в политическом контексте, сопровождаемое определениями типа "мессии", "пророка", "лидера", что не вызывает ничего, кроме раздражения. Ведь русский человек склонен сторониться "учительства", тем более "учительства" высокомерного. До сих пор Россия не простила этот грех Льву Толстому, до сих пор школьники торопливо пролистывают те страницы его романов, где писатель в длинных задумчивых фразах объясняет "как следует жить". Ситуация усугубляется еще и тем, что сам Солженицын не выражает недовольства сложившимся образом "небожителя" (кажется, такой взгляд близок к его самооценке), что подтверждается обострившейся в последнее время категоричностью его суждений. Солженицын, добровольно согласившийся "быть великим", по-видимому, подготовил себя к неизбежно великим требованиям и несправедливостям и замкнулся в своем совершенстве. Он перестал говорить с читателем как с равным и вообще почти перестал говорить…

Время и обстоятельства создали между Солженицыным 60-х и Солженицыным 90-х "пропасть" ссылки, преодолев которую читатели и автор были взаимно удивлены. Знавшие его раньше не узнали в вернувшемся прежнего Александра Исаевича, другие, для кого портрет Солженицына складывался из прочтенных книг, не могли признать в проповедующем ежевечерне на ОРТ автора "Ивана Денисовича". Однозначно произошла перемена: разящие мысли лидера "российского нравственного сопротивления" (по выражению Гр. Свирского) перестали достигать цели. Всеобщее обожание и восхищение беспримерной мощью писателя сменилось сначала удивлением, а затем и откровенным непониманием в ответ на жаркие призывы "обустроить Россию".

Под влиянием этой "волны" личность Солженицына некоторыми стала рассматриваться как "раздутая", гипертрофированная по своему значению. Пресса поспешила расцветить новое настроение язвительными характеристиками вроде: "самодеятельный политик и банальный предсказатель", "последний кумир-пророк", "представитель умирающих литературных традиций". Некоторые в эйфории развенчания авторитетов не погнушались даже такими затасканными штампами как "последний мамонт России", "матерый человечище". За резким отрицанием "солженицыновского" мифа люди перестали осознавать истинную, и надо отметить, немалую его роль как крупного исторического и общественного деятеля, писателя, многолетними трудами заслужившего Нобелевскую премию. Теперь, когда отрицание идей Солженицына достигло апогея, необходимым кажется установить причины такого неприятия.

Как и у любого сложного явления причин тому много. Последнее время имя Солженицына стало часто звучать в политическом контексте, обычно сопровождаемое эпитетами вроде: "мессии", "пророка", "лидера". Эти "громкие определения" базируются на весьма односторонней оценке его общественной деятельности последнего времени. Однако ассоциации Солженицына с вождем у наших людей, уставших от чрезмерной идеологизации, не вызывает ничего, кроме раздражения. Хорошо это или плохо, но нам перестало нравиться возведение пантеонов живым; полная безыдейность представляется сегодня более удачной альтернативой. Кроме того, природе русского человека свойственно сторониться назидательности. Ситуация усугубляется еще и тем, что сам Солженицын не выражает недовольства сложившимся образом "небожителя" (возможно, такой взгляд близок к его самооценке), что подтверждается обострившейся в последнее время категоричностью суждений, неготовностью к диалогу со своим читателем. Солженицын, добровольно согласившийся быть великим, по-видимому, подготовил себя к неизбежно великим требованиям, великим упрекам, несправедливостям и замкнулся в своем совершенстве. Он перестал говорить с читателем как с равным и вообще почти перестал говорить…

В те же моменты, когда Александр Исаевич считает возможным высказаться, меркой его суждений о жизни и искусстве остаются все те же тюремно-лагерные ориентиры. В его оценках не чувствуется динамики, адекватности восприятия изменившейся обстановке.

Нужно, однако, отдать Солженицыну должное. Он, несомненно, осознает настроение общества по отношению к нему и, тем не менее, продолжает творить добро, согласно своим представлениям об этом. Можно предположить, что А.И. Солженицын счел, что с его стороны сегодня гораздо нужнее конкретные действия, чем слова.

Стремление к активной гражданской позиции возникло уже давно. Достаточно вспомнить "Фонд Александра Солженицына", основанный в 1975 году в Швейцарии для поддержки всех преследуемых и их семей, деньги для которых переводились в бывший СССР нелегально. В 1992 году Фонд был зарегистрирован в России. Деятельность его обширна: бывшие узники сталинских лагерей регулярно получают помощь из Фонда, созданного на средства от всех изданий "Архипелага ГУЛАГа". По словам сотрудников Фонда, среди его подопечных в основном жители Томска, Челябинска, Магадана, а также граждане Белоруссии и Эстонии. При Фонде также создана мемориальная библиотека, которую давно начал собирать сам Солженицын, в ней содержаться уникальные рукописи и воспоминания русских эмигрантов, исследования по новейшей истории России.

В 1997 году Александром Солженицыным была учреждена собственная литературная премия, ежегодно вручаемая 1 марта в размере 25.000$, за произведение, созданное на русском языке и обладающее высокими художественными достоинствами. Первым лауреатом этой премии в 1998 году стал филолог В.Н. Топоров, в 1999 году она присуждена поэтессе Инне Лиснянской, а в 2000 - писателю Валентину Распутину. Состав жюри премии неизменен и с 1997 года включает чету Солженицыных, известных филологов Никиту Струве, Людмилу Сараскину, Валентина Непомнящего и лауреата Антибукера-2000 Павла Басинского. Приятно упомянуть об этой премии еще и в связи с тем, что все лауреаты, являясь достойными представителями русской литературы, не были обласканы многочисленными официальными наградами и званиями. Пожалуй, именно во вручении премии Александр Солженицын яснее всего следует своим принципам справедливости, высокой оценки человеческого достоинства и таланта.

Нельзя не отметить и многолетний, недавно завершенный и опубликованный труд по составлению "Русского словаря языкового расширения" (до 40 тыс. слов). Его главной задачей, по замыслу автора, было спасти “несравненную яркость, свободу и сцепчивую подвижность нашего языка в различных грамматических проявлениях" (из “Слова” при получении Большой Ломоносовской медали РАН 2 июня 1999 года).

Отмечая таким образом общественную деятельность Александра Солженицына, справедливым будет заметить, что "уход" его с чисто писательской стези вызван и нерадужной судьбой его произведений. По статистике пик читательского интереса к Солженицыну пришелся на 1988-93 гг., когда его книги печатались миллионными тиражами. Так, например, в 1989 году "Новый мир" выпустил сокращенный журнальный вариант "Архипелага" тиражом в 1,6 млн. экземпляров. Роман "В круге первом" с 1990 по 1994 год издавался десятью (!) различными российскими издательствами суммарным тиражом в 2,23 млн. экземпляров. "Раковый корпус" был переиздан в это же время девять раз. Но все рекорды побил манифест "Как нам обустроить Россию", изданный в сентябре 1990 года общим тиражом в 27 млн. экземпляров!

В последние годы интерес к этому автору объективно уменьшился. Эпопея "Красное Колесо" уже в 1997 году была издана только в количестве 30 тыс. экземпляров. Такой известный в Москве книжный магазин, как "Библио-Глобус" в том же 1997 продал "Один день Ивана Денисовича" - 32 книги, "В круге первом" - 27 книг. Из личного опыта авторов статьи стало известно, что сегодня работники "Библио-Глобуса" с трудом могут разобрать, о чем же собственно идет речь, когда читатели спрашивают о книге со "странным" названием - "Бодался теленок с дубом". Фактически налицо полное…забвение.

В речи, посвященной 25-летию "ГУЛАГа" Е. Чуковская сказала следующее: "Когда писалась эта книга, а потом хранилась для будущего, казалось, что как только люди ее прочтут, потрясенный мир изменится. Оказалось, мы все-таки либо переоценили веру в силу слова, либо недооценили желание людей не знать очевидных вещей".

Причины нынешнего отношения к произведениям Солженицына можно объяснять и так. Но все-таки, естественным образом возникает сомнение: а так ли уж бездумно-легкомысленны люди, отталкивающиеся от его книг? Только ли в их преступном равнодушии дело?

Перечитывание и переосмысление его книг возвращает нас к тяжелейшим минутам России. Люди нашего времени, вне зависимости от возраста и принадлежности к разным слоям общества несут, в себе груз ушедшей эпохи тоталитаризма. С точки зрения психологии кажется вполне естественным, что людям не хочется снова и снова оживлять в себе больную память. Читать Солженицына сейчас значит сознательно поддерживать себя в состоянии страдания.

Ведь за каждым героем солженицыновских произведений стоит реальная жизнь, судьба и - реальная трагедия. Люди, чьи имена упомянуты на страницах произведений А.И. Солженицына, связаны с нами тесными родственными и кровными узами; некоторые живы и по сию пору, являются нашими бабушками и дедушками, родителями. Наше сознание подчас отказывается от продолжительного восприятия столь сильного эмоционального шока. Обществу, как и человеку, чтобы обрести новые силы, нужно сначала отринуть, отключиться от того, что столь долго сковывало его движения. Возможно, это звучит цинично, но книги А.И. Солженицына и являются отчасти для нас этими путами, больно ранящими и не вызывающими ничего, кроме слез досады и отчаяния на глазах.

Надо думать, что иные люди, чьи жизненные обстоятельства будут складываться в новых условиях, в чьей памяти воспоминания о репрессиях и терроре останутся лишь на генетическом уровне, смогут более объективно проанализировать и оценить эти произведения.

Уже сейчас мы испытываем потребность освободить свой внутренний мир от сиюминутности, восстановить обрушившуюся систему духовных ценностей. И, без сомнения, наступит момент, когда общество обратится к своему интеллектуальному потенциалу, к культуре. Ведь именно культура несет в себе упрямую силу сопротивления безнравственности, цинизму и прочим видам обесчеловечивания. Хочется верить, что нерастраченная мощь голоса Солженицына послужит тогда очищению и обновлению. Дарья АВДЕЕВА Юлия СЫЧЕВА студентки 5 курса юридического факультета Примечание: приглашаем к дискуссии!