Сергей Цысс

Читайте это медленно, потому что если вы прочтете это быстро, как простую газетную заметку, то ничего не поймете, и решите, что я наивный молодой придурок, который возомнил себя бог знает кем. Это не так. Я уже взрослый, мне скоро тридцать и моя наивность граничит с циничностью, чувство юмора мирно уживается со злоязычием, а молодое выражение лица портит пакостная "эспаньолка". В свое время я ушел из журналистики и переквалифицировался в актеры. Причина, побудившая меня совершить этот поступок, банальна, как чашка утреннего кофе с сигаретой. Описывая какое-нибудь событие, я не мог заставить себя быть объективным. Мои эмоции мне были дороже истины, граница правды и вымысла - размыта, а отличить факт от его послевкусия представлялось неразрешимой проблемой. Тем не менее, я оказался на Таганке и волею судеб в отделившейся части этого театра. Несостоявшийся журналист, начинающий актер и автор песен. Мой нынешний портрет на этом закончен. Но для дальнейшего нашего разговора мне необходимо снова стать подростком-максималистом, чтобы завопить: "Люди, опомнитесь! Литераторы, сплотите ваши ряды, а, сплотившись, загляните каждый внутрь себя, да так и останьтесь с опущенными головами. Ибо, что вы там видите, вы - хирурги человеческих душ, каковы ваши истинные цели и желания?" "Истинные цели и желания?" - повторю еще раз, для тех, кто не услышал глас идеалиста, вопиющего в пустыне белых страниц. Но это - эхо. То самое послевкусие факта, о котором чуть выше я уже говорил, и оно еще не раз отзовется, на лежащих передо мною чистых листах.

Теперь о фактах. Здесь пел и играл Высоцкий - звучало как молитва. Поэтому когда в апреле 1999 года Н.Н. Губенко сказал мне: "Сережа, открывай в нашем театре площадку для бардов - Малую сцену", - я на год потерял слух, зрение, обоняние, все остальные пятьдесят восемь чувств, и на двенадцать месяцев превратился в строителя с закатанными рукавами и рожей в краске. Мы будем петь на Таганке! - крутилось в моем мозгу и тоже звучало как молитва. Не стану подробно рассказывать о превращении захламленного и загаженного помещения номер четыреста семь в Малую сцену, о том, как никто из актеров мне не помогал, а помогали друзья-строители и друзья-барды, многие из которых потом стали врагами (может потому, что их истинные цели и желания не совпали с моими). Не в этом суть, а суть в том, что все получилось. Сцена появилась и заработала. Ура, закричал было я и заткнулся, подавившись собственным энтузиазмом. Мир, оказывается, делится не на мужчин и женщин, а на разрушителей и созидателей. Первых больше, потому что рушить всегда легче, чем строить. Они сбиваются в стаи и идут войной на созидателей, которых меньше, и в стаи они не сбиваются, в чем и заключается их слабое место, так как в остальном они сильнее и лучше. Созидателем был Пушкин, а представителем разрушителей - Дантес. Созидателем был Высоцкий, разрушителем - часть тогдашней труппы, которая ненавидела и завидовала ему. Для одного оказалось смертельной пуля, которая поставила последнюю точку в том, что могло закончиться великой бесконечностью. Для другого - горлышко бутылки, подсунутой "друзьями". То же самое происходит и теперь, всегда происходило и будет происходить: война созидателей и разрушителей не прекращалась ни на минуту. Друзья мои, не это ли вы видите в собственных душах? Что мы делим? Какие "зоны влияния" и какие деньги, если Пушкин уже выехал на Черную речку, а сегодня в спектакле последний раз играет Высоцкий и еще не знает об этом!

Так ли вы пишете, писатели, и так ли вы поете, поэты, чтобы быть достойными этой войны, чтобы вас, так же как и их, враждебное пространство захотело уничтожить? Не мучило безденежьем, бездомьем и одиночеством, а, ошалев от пронзительности, бесконечной правоты и красоты сказанного, направило бы настоящее свое оружие прямо в цель. Испугавшись, что вы вот-вот придумаете что-то такое, смертельно опасное для мирового зла, и поэтому лучше вас как можно скорее остановить. Вот о чем говорю я с этой, пахнущей типографской краской, трибуны. Не о тех, кто пишет бульварные романы, заумные стихи, нафталиновую публицистику, пьесы, в которых фигурируют бандиты и проститутки. Не о тех, кто сочиняет сопливую лирику под гитару, а потом приходит петь на нашу сцену поющих Поэтов, превращая ее в сцену страдающих Графоманов. А обращаюсь я к тем, кто выжил, уцелел, и еще способен продолжить таганско-пушкинскую эстафету. Когда врач становится врачом, он дает клятву Гиппократа. Принимает принципы, по которым собирается жить и работать. И за несоблюдение их может быть с позором выгнан из цеха. А когда литератор становится литератором, какую клятву он может дать? О чем должен договориться с самим собой и читателями? Как и по каким критериям он будет оценивать свое творчество? Осмелюсь предложить вашему вниманию текст, найденный мною в Гамбурге, записанным на обрывке счета неким гоголевским сумасшедшим, который сидел в кофейне, нацарапал этот документ, да так и умер, пожелав остаться неизвестным. Можете назвать его сами, как хотите: Манифест созидателей, Клятва литератора, Молитва мастеров (впрочем, это уже было), Шкала для "пушкинских" весов (почему-то сразу возникает образ авоськи с капустой, висящей на крючке безмена) - словом, на ваше усмотрение.

Клянусь!

Создавать свои произведения не ради славы и денег, а рвать сердце и ум в куски, чтобы изо всех сил стремиться к правде и лечить души людей своим искусством.

Если слава и деньги придут - считать их не наградой за талант и собственной заслугой, а великим даром и возможностью при жизни увидеть плоды своего труда.

Встретив на своем пути человека лучше, умнее и талантливее себя, не душить и затирать его, не клеветать на него и стараться подмять под себя, а спокойно уступить ему дорогу и при необходимости протянуть руку помощи.

Постоянно оттачивать свое мастерство, добиваясь чистоты и гармонии в каждой строке, каждом слове и звуке.

Почувствовав себя графоманом, сменить профессию…

Далее рукопись обрывается, но я полагаю, что она не была продолжена, так как безымянный автор, написав последний пункт, почесал себя в затылке, застрелился и сменил профессию. Ведь, что такое счет в гамбургской кофейне? - так, клочок бумаги!

33 февраля 20001г.