1941 год. 22 июня - Солнцеворот. В 3 часа 45 минут раздались первые залпы Великой Отечественной. В 4 ночи - бомбили Киев, праматерь городов русских. С этого дня начали увядать травы. Мы - наши отцы и деды, отступали под натиском фашистов–Правда, не все и не везде (вспомните Брестскую крепость), и – лишь до Сталинграда...
У стихотворения Владимира Прибыткова, написанного в окопах 43-го и опубликованного в 1-ом номере МОЛа, - совсем иная тональность, никакого сомнения в том, что победим:
| "...Приду с войны. |
| расскажут ли слова, |
| чего нам стоит |
| эта синева ?.." |
Эта синева над головой без зловещих перекрестий бомбардировщиков и штурмовиков, действительно, многого стоит...
Но 22 июня 1941-го до Победы было еще не близко...
| Вобрал в себя всю прошлую беду |
| И ту, что неминуемо случится, |
| Тот давний, самый длинный день в году... |
| Мне кажется, что до сих пор он длится. |
| Военное, седое поколенье!.. |
| Внушают нам врачи наперебой, |
| Что вредно делать резкие движенья, |
| Что главное - лекарства и покой. |
| Ну, как им объяснить, не обижая, |
| Что в старости, как на переднем крае, |
| Робеть бессмысленно, а отступать нельзя. |
| Глупость видели мы - крепко зубы сжимали, | ||
| подлость видели мы - водкой ум заливали: | ||
| не от нас, мол, пошло, утвердилось веками - | ||
| ничего и никто не поправит словами!.. | ||
| На неубранном поле, в осклизлой траншее, | ||
| с пулей в сердце, с осколком в разорванной шее, | ||
| постепенно слабея, мы все понимали, | ||
| не рыдали, а поздние слезы глотали. | ||
| И тускнела земля, и орудья стихали, | ||
| и уже навсегда мы тогда умолкали... | ||
| Не несли санитары венков и регалий, | ||
| без гробов нас в могилы друзья опускали, | ||
| и предельно был краток фанерный | ||
| некролог солдата: | ||
| только дата рожденья да смерти | ||
| безвременной дата. | ||
| Если жизнь дорога вам и счастья хотите - | ||
| не молчите. | ||
В конце 60-х годов Владимир Прибытков возглавлял Профессиональный комитет литераторов при издательстве "Советский писатель", но в начале 70-х из него вышел и с группой единомышленников выступил за придание организациям профессиональных литераторов статуса юридических лиц, указав на незаконность взимания с нештатных литераторов профсоюзных взносов. Учитывая, что число авторов в СССР превышало число членов творческих союзов минимум в семь-восемь раз, предложил создать Государственный Материальный Фонд Авторов (ГМФА). Позднее эта идея была высказана им в письме Президенту СССР М.С.Горбачеву. Однако, вскоре правительство Гайдара вообще отменило существовавшие начисления на авторские гонорары и лишило, таким образом, материальной поддержки всех авторов России, в очередной раз сэкономив на культуре.
"И, пока не создан ГМФА, российские авторы (литераторы, художники, композиторы и другие) будут лишены материальной поддержки, необходимой не только им, но ,прежде всего, обществу в целом", - считает Владимир Сергеевич.
Такая поддержка сродни неангажированному социальному заказу на изменение нравственного климата в стране. Востребованность "делателя" культуры в такие трудные, но все же не безнадежные для Родины времена, дело первостепенной важности и не может финансироваться последней строкой бюджета.
Прибытков достаточно повоевал. И нетолько на фронте. Может быть, очередь за нами?..
"–Не молчите!"
* * *
И еще об одном из старейших членов нашего Союза, участнице Великой Отечественной Войны, общей любимице прозаике Людмиле Степановне Москвиной, с ней связаны многие легенды и были МОЛа.
Понятно, что безнадзорный Союз литераторов мало кого устраивал из власть придержащих. Скажем, в Комитете литераторов при Литфонде СССР у нас, как и полагается, был свой приходящий проведать руководство куратор. Да и само название "Комитет литераторов" притягивало пишущих "комитетчиков", как магнит...
В перестройку всем стало не до нас. Союзу литераторов, образованному из несгибаемых профкомовцев, мало кто помогал. Большинство из "приравнявших к штыку перья" ушли в Объединенный профком. Арбитражные суды, круговая оборона, пикеты молчания, - для нас дело привычное. За свое помещение боролись сами. Но бывали и исключения. Как-то в нашу приемную на Сущевке приехал чиновник из бывшего партконтроля и увидел наши книги на стеллажах, выстроенные для обозрения. Между делом взял книгу Людмилы Москвиной "Дядя Визбор - мой кумир" и прочел на обложке: "Окончила 119-ую московскую школу. Играла в хоккей. Воевала. Училась в МГУ на филфаке". "Санитаркой?", - спросил он. "Зенитчицей!", - ответили мы. "И моя мама тоже–", - как бы в раздумье тветил он– "Я вам помогу". И помог. А вот другая история. Смеркается. В Народном доме на Большом Черкасском полно наших. Все - не помню уже о чем - разгоряченно спорят. И вдруг: "Тише! Погасите свет!". Гасим. "Поглядите в окна", - слышим новый приказ. Смотрим. А там - над московскими крышами неповторимый нестерпимо кирпичный закат. Чуть не проворонили. Все вскочили. А Людмила Степановна продолжала невозмутимо сидеть – Помимо фронтовых, Людмила Степановна награждена (по представлению Союза литераторов) и еще одной мирной наградой "Медалью памяти 850-летия г.Москвы". Так Родина и коллеги отблагодарили ее, защищавшую небо над Москвой, за мирный вклад в литературную копилку нашей Столицы.
Прокручу, как ленту на магнитофоне, детство и отрочество. На юности - стоп1
В 1941-ом через несколько дней после школьного выпускного бала началась война. Мальчиков мобилизовали, а девочки - кто куда: на трудовой фронт, на военные заводы, в эвакуацию. Мы с Любой пошли в медсестры. Занятия проходили в одноэтажном домике на Малой Бронной. Практика - на Садовой в детской Филатовской больнице. Во время налетов младенцев из палат перетаскивали в подвал, в бомбоубежище. Наваливали их на руки, как дрова, и бежали по синим от маскировочного освещения коридорам, а потом по крутым ступеням в преисподнюю. Окна дребезжали от стрельбы, сердце колотилось от напряжения и страха - не за себя, а за то, что споткнешься и уронишь эти спеленутые теплые "бревнышки". И что удивительно, пока мы их тащили - они не кричали, не плакали, затаивались. Неужели чувствовали опасность, как зверюшки? На другой день после бомбежки должно было быть занятие на Малой Бронной. Прибегаем туда, а вместо нашего домика развалины и дым. Ночью в него попала бомба. Занятия прекратились.
Мы обивали пороги военкоматов и райкомов, просились на фронт. Сначала отказывали, а в начале 1942 года пришло,наконец, время и для девушек-добровольцев: 20 тысяч москвичек призвали в армию, что позволило перебросить мужчин-бойцов на передовую.
Расформировали нас - кого в штаб полка (тех, кто "покрасивше"), во взводы управления, в аэростатчики, в прожектористы, в слухачи и в связисты– Но все это было не для нас с Любой – хотели на батарею - стрелять! И вот мы, два десятка девушек, недружным разноперым (еще были в своем, гражданском) строем бредем по тропинке к ограде из колючей проволоки. "Кто идет?" - окликнул часовой.
"Это я, Гришаев, новобранцев веду. Обходим строение из свежевыструганных досок, над дверцами надпись: "Добро пожаловать, дорогие девушки!""Подарок вам", - говорит сержант, - туалет женский. Ну вот и пришли: огневая позиция 23-ей батареи 251-го ЗАДа (зенитно-артеллерийского дивизиона). Солдаты возле орудий с любопытством рассматривают нас, иронично улыбаются. И тут же разочарование: стрелять девушки не будут - тяжелые затворы крупнокалиберных зениток и снаряды нам не под силу. Стрелять будут мужчины, а девушек на ПУАЗО (прибор управления артиллерийским зенитным огнем), в связистки и дальномерщицы. И еще разочарование - нас с Любой разлучат. Из двадцати девушек, прибывших на батарею, только у двух оказалась высокая стереоскопичность зрения - у Тони Давыдовой и у меня, а потому нас – в дальномерщицы, Любу и еще семь девушек - в прибористки–
* * *
...Я вхожу в 5-ый класс "А". Ребята встают и замирают, как маленькие солдатики. Они знают, зачем я к ним пришла - про войну рассказывать. Достаю из сумки широкую красную ленту, звенящую и сверкающую от наград, которые заслужила, все-все от ордена и медалей до памятных значков. Расправляю ленту, разглаживаю и пристегиваю, перекинув наискосок через плечо. Говорю: "Вот эта медаль у меня - самая дорогая награда, потому что она не за войну–" Я прохожу по рядам, и все могут воочию убедиться, что на самой маленькой медали с разноцветным цветком посередине, символизирующим пять континентов Земли, написано: "За мир и дружбу". Этумедаль я получила за работу на Всемирном фестивале молодежи и студентов 1957-го года в Москве...
А недавно к ней прибавилась и еще одна мирная награда. Это уже за мои книги, статьи и рассказы в газетах и журналах, радиорепортажи, работу на телевидении. За заслуги литератора перед Родиной в мирное время...
Когда я рассказывала в 5-ом "А" про свой дальномер - все ребята рты пооткрывали. Про него можно без конца рассказывать. Мне просто жаль нынешних зенитчиков с их локаторами и ракетами. Это все равно, что нажимать любую клавишу механического пианино и слышать одну и ту же мелодию. Другое дело - дальномер. Это - скрипка. От таланта, состояния, даже от настроения "зенитчика- стереоскописта" зависит точность определения высоты и дальности цели, то есть попадание во вражеский "юнкерс" или "мессершмитт"– Земля трясется, перепонки в ушах трещат от грохота! Гарь! Дым! Всполохи! По каске звякают осколки - то ли от наших снарядов, то ли от вражеских– А мы следим за целью в окуляры: выше, ниже, правее, левее.. И вдруг - черный хвост по небу– Попали! Загорелся! Не донес до Москвы своего груза!..
После боя смотришь в небо сквозь этотогромный бинокль с 24-х кратным увеличением и видишь на Луне - горы и кратеры, кольцо - вокруг Сатурна и маленькие спутнички Юпитера. И все это стерео, в объеме. Зрительная труба Галилео Галилея моему дальномеру и в подметки не годилась.
Потом показываю ребятам фотографии - на одной из них мы с Любой перед самой войной сидим в школе за партой, а на другой - мы в шинелях и пилотках на фоне зенитного орудия.
МОЛ, 5-6(14), 2001