МАРИЯ МИРОНОВА

ПРЕЗЕНТАЦИЯ СБОРНИКА СТИХОВ «AUT PERFICE»

(М.: ВЕСТ-КОНСАЛТИНГ, 2010)

«Aut perfice» – третий сборник моих стихотворений. Название его представляет собой часть стиха Овидия из «Ars amandi» («Науки любви»): «Aut non tentaris, aut perfice», – что значит в принятой трактовке: «Или не берись, или доводи до конца». Слово «perfice», однако, многозначно: не только «завершай», но и «совершай», и «совершенствуй», и «формулируй», – в данном случае подразумеваются все эти значения. Слово «или» обозначает участие в выборе, а оставленная лишь вторая половина фразы – выбор как таковой: родившись, человек тем самым уже взялся быть, то есть преодолел первый рубеж альтернативы, и его появление выражает потребность его души – и мира, её принявшего, – в развитии, росте, свершении и совершенствовании. Их необходимость и, возможно, потребность в них заложена в самом существе человека, но воля и усилия в этом направлении – собственный его выбор. Поэтическое слово всегда взывает к расширительной трактовке, превозмогая ограниченность непосредственной задачи поэта; и строке Овидия здесь приходится отвечать за любовь в широком смысле слова, имеющей своей основой взаимодействие человека с истинным смыслом и бытием, с бессмертным в себе и ответственностью перед ним. Необходимость вычленить назначенное и доверенное тебе из инертной массы жизни, рассоединяясь по мере созревания с навязанными путями и общими местами, всеми видами подмен, встаёт так или иначе перед каждой душой, лишь эта способность к различению даст ей истинное видение и понимание, а жизни человека – её настоящий смысл и размер.

Три сборника моих стихов я увидела этапами такого движения к истинному в себе. Стихи первого сборника по необходимости потенциальны и символичны, это результат потребности высвободить из океана «всеединства» некоторое относительно отчётливое ядро; оно и оказывается зерном, всё содержащим, многое предчувствующим и предварительно пережившим, а вместе с тем не знающим, чем обернётся оно само и известное ему, какие трансформации дoлжно претерпеть в процессе роста и прорастания смыслов, но смена облика, заранее пугающая и манящая, тут уже закодирована, – то, о чем Блок пишет в первом сборнике:

Это не столько страх от смены облика другим, кто называется Ты, сколько предчувствие своих ещё не исследованных глубин, которые, при их постепенном освоении, всё меньше будут удовлетворяться иллюзиями, проекциями, масками и обрядами кукольного театра. Потребность в истине чревата потрясениями, но чем дальше бежать и дольше скрываться от неё, как Иона, тем сильнее будут тектонические подземные сдвиги и извержения вулканов, и свои три дня в китовом чреве, период тьмы, страха, разобщения с собой, душа должна будет пройти, чтобы научиться смотреть внутрь себя, слышать обращённый к ней призыв и отвечать на него. Вероятно, значение первых сборников – знать, не сознавая, проживать и транслировать накопленное внутреннее символическое единство, заряженное напряжённым потенциалом рассоединения, трансформации и преображения.

Второй сборник, чья задача, видимо, быть «антитезой», осуществляет это аналитическое рассоединение и самоостранение, падение из надмирности в реальность, в том числе в реальность собственного характера, борьбу смертной и бессмертной души. Это опыт равновеликих полюсов, выбивающий из романтических иллюзий, выход к «психологизму». Феномен «второго сборника» можно приблизительно обозначить словами Артюра Рембо: «Я! я, возомнивший себя магом или ангелом, избавленным от всякой морали, я спустился на землю с жаждой искать на ней свой долг и заключить в объятья шершавую действительность. Пахарь!» .

Третий же сборник оказывается периодом «синтеза», он преодолевает этапы органического эгоцентризма и «феодальной раздробленности» волей к смыслу, трансформации, освобождению от рабства, подъёму на новый уровень. Но литературоведческое осмысление поэтического текста, иногда необходимое, всё же остаётся некоторым насилием над ним; стихи всегда – иная, заповедная реальность, и её смыслы непереводимы – к счастью и к сожалению – ни на один, родной и чужой, язык. Об этой диалектике потребности понимания, проникновения и невозможности полного восприятия, схватывания и исчерпания поэтического ли текста, любой ли индивидуальности я пишу в стихотворении «Поэты».

ПОЭТЫ

Потребность и попытка самоосмысления и фиксирования его в той или иной форме приводят в действие некие глубины, которые и вовлекают в себя, и не пускают, и поощряют к заглядыванию за доступные пределы, и противодействуют познанию, намекая о своей необозримости, недоступности и невоплотимости. Всё это даёт сладкую мучительность любой творческой работе. Но поэзия изначально приспособлена к таким перегрузкам нацеленностью на самообнаружение истины в её слове и музыке, как бы скептически сознание ни одёргивало себя по-тютчевски: «Silentium!». «Мысль изреченная есть ложь» только в случае взрывания и возмущения ключей, которыми питается поэт, то есть когда он не готов общаться в чистоте и любви с доверчиво открывающимися ему источниками, а со всей мутностью своего душевного состава алчно внедряется в их недра в жажде вырвать у них нечто и вынести во славу свою на дневной свет. Иными словами, важна чистота мотивов, готовность стать прозрачным каналом для желающей воплотиться сути создания. Преподобный авва Исаия Отшельник говорил: «Если ум, прежде чем чувства перестанут немоществовать (работать страстям), захочет взойти на крест, то гнев Божий приходит на него за то, что начал дело выше меры своей, не уврачевав чувств своих. (...) Божие само собою приходит, когда будет уготовано место нескверное и чистое. (...) Стой же над сердцем своим, внимая чувствам своим» .

Поэзия начинается с внимания своей душе. Но есть ещё и внимание истине, которая глубже, до неё душа может не доставать, или не пускать её к себе, или вольно либо невольно извращать её излучения. Метания, полёты над бездной, вызовы, бросаемые стихиям и силам, часто бывают болезненно упоительными, заполняющими внутреннее пространство и эстетически продуктивными, – однако достижения этих фаустовских полётов, бурь и дел остаются по духу своему соблазнами, а не озарениями, и сами догадываются об этом. Обнаруживать, что препятствует истинному развитию, углублению, пониманию, озарению есть тайный путь поэзии, он утяжеляет земную ношу до тех пор, пока его не слышат, но одаривает неожиданным. Раньше отчётливого осознания он выявляет искажения истины, однако поэтические откровения не в состоянии заменить собственного духовного выбора поэта, Орфей не может вывести Эвридику из Ада, но Беатриче может привести Данте в рай. Выбор, как в «Божественной Комедии», часто совершается помимо воли человека, но с тайного согласия его души, которое приходит от её потребности в восхождении, в расширении сферы вeдения, углублении веры, в самоочищении и духовном бдении, – и тогда может произойти настоящее слияние потоков в единый путь к преображению, духовному новорождению, освобождению от страхов и предрассудков. Он труден и обрывист, потому что всегда идёт через преобразование своего «дикого юга», тянущего в бессознательную тьму.

* * *

Любовь, кажется, могла бы приблизить откровение нового мира, ведь она универсальный канал общения и постижения, – который, однако, нуждается, как всё главное, в чистоте оснований и при засорении закрывается, оставляя свой фантом, становящийся проводником искажений напрямую к душе, разобщая человека с его бессмертной сущностью. И это касается любви и в широком, и в узком смысле слова.

Лучшее в чувстве двоих – совместность открывания недоступного одному, переживание единства, возносящее как будто в запредельные сферы, будто бы утоляющее голод по абсолюту, хотя и тоскующее одновременно от сознания невозможности полноты осуществления, – имеет истинные корни и плоды только в случае бескорыстия обоих и готовности вместе расти в свете. Иначе страсти, обольщения, самообольщения, иллюзии, самонадеянность, гордыня и прочие цепкие свойства ветхого Адама, вбирая в себя энергию любви, добра и надежды, разрастаясь на ней, не дадут вырваться из замкнутого круга с его псевдоответами и фальшивыми обретениями. Кто строит на недолжном основании, отдаёт свои живые силы болоту, и всё построенное в конце концов поглощается безответной чёрной дырой. Потому даже ощущение неразрывности, высоты и гармонии союза, переживаемое в период равновесия стремлений, не знает о том, с каким знаком это очарование и куда оно поведёт.

* * *

Так называемый «опыт вертикали» в отношениях людей, когда любовь ощущается великим деянием, огненным пробуждением в истину и владением ею, может стать опытом профанации высоты. Огонь, принесённый Прометеем человечеству из вышних сфер, был прежде всего огнём духовным, но это благодеяние титана человеку, совершённое самовольно, вопреки запрету, как и открывание знания змием, напитало его духом мятежа и дисгармонии, взрывания и возмущения ключей, заложив алгоритм отношения человека к Высшему началу как присвоение Божественного в отрыве от его источника и даже в борении с Ним. Духовное сразу предполагалось использовать, и для вполне утилитарных целей, утверждая людей в сознании превосходства и власти над не ими сотворённым живым миром. Так великий альтруист и гуманист с его жертвенной любовью послужил не духовному очищению и углублению человека, не познанию им небесных тайн, а его агрессивной гордыне, самодовольству и богоборческой материалистичности. Своим делом, не ведая того, он способствовал распятию любви.

Подобное происходит с гётевским титаном, Фаустом, человеком с совестью и душой, но поставившим себе земные цели вместо небесных. За его нетерпеливое познание любви платят своими жизнями любящая девушка и её родные, на нетерпеливом же осуществлении его задачи созидания земного рая умирают безымянные тысячи рабочих, насилием доведены до смерти двое любящих друг друга архетипически древних стариков, добряки Филемон и Бавкида, убит их гость, благодарный Странник, сожжены их дом, липовая роща, обрушилась часовня, раздражавшая Фауста с Мефистофелем колокольным звоном. Высокие порождения небесного огня: любовь, дружба, преданность, вера, красота, гармония, – тут сжигаются падшим земным огнём, когда их подчиняют делу осуществления мечты о собственном счастье или счастье человечества, а сам «творец» становится слугой и жертвой ослепившей его Заботы, осмеянный и преданный его адовым помощником.

То же происходит с энергией любви, когда её эксплуатирует чувственность и использует или изгоняет слепое, т.е. только земное, дело. Так человек, пренебрегающий духовными дарами, неспособный их должным образом воспринять, оценить и ассимилировать, чтобы расти в их поле, не имея по неверию доступа к своему бессмертному центру, повреждает внутреннюю природу – и собственную, и вверившихся ему душ, и мира, – и часто только через страдания тела, являющиеся следствиями таких искажений, человек начинает слышать крик боли своих и мировых бесплотных глубин, но, как правило, не осознаёт свою причастность к её причинам.

Благодетель человечества Прометей не стал его духовным наставником, показавшим единство небесного огня с тем, что горел в глубине человеческого существа: наоборот, он впал в человекоугодие и в деловом ослеплении терял чувство высоты. Знающий не имеет права на падение, иначе вводит в соблазн «малых сих». Назначенное Прометею наказание стало зеркальным отражением его деяния. То, что у него еженощно вырастает печень, которую днём прилетает клевать «Зевесов орёл», символично. Для древних греков печень – вместилище вожделений и страстей. За грех профанации высокого огня любви его дарователь, мудрец, полный любви и идей, но вместо окормления человечества занявшийся просто его кормлением, теперь бесплодно кормит собой почти механического посыльного, безлично используется как бесперебойный источник сексуальной энергии. Как раньше небесный огонь, попавший в руки не очистившихся для его принятия и безразличных к его смыслу людей, Прометей сам становится образом распинаемой любви, ненужной хищнику, интересующемуся лишь квинтэссенцией его чувственности. С другой стороны, вращавшийся в порочном круге сцепки с человечеством, что только усиливало в том потребительский практицизм и всё больше отдаляло от веры, Прометей теперь возвращаем к его внутренней высокой природе, сердцу и разуму, неважных орлу, и здесь может произойти его духовное возрождение. Всякий, кто ради любви сводит огонь духа служить чувственному началу, так или иначе проходит уроки Прометея.

ПРОМЕТЕЙ

Проблема внутреннего пути остаётся одним из лейтмотивов сборника. Свой путь, призвание – это не только путь профессиональный, но прежде всего путь духовный, с его подспудным упорством, развивающимся при настойчивом уклонении души в сторону недолжного, и способностью различить и восстановить истинное направление. Однако призвание не может существовать без источника зова, зов – без зовущего. Человек его, как правило, опосредует или обезличивает, практично имея дело не с причиной, а со следствиями. Но, отдаём ли мы себе в этом отчёт или нет, поиск себя и своего истинного назначения – это, в основе своей, поиск нашего Божественного центра. Не признавая своё высокое начало, не доверяя ему, человек и человечество борются против своего призвания. А оказывается, что чем глубже и одновременно выше, тем светлее, свободнее и единее.

НЕБЕСНОЕ РОЖДЕНИЕ

Сатурн – время, здешняя глубина, границы, страж порога; небо, Уран, – высота, озарение, изначальная свобода, откуда человек приходит родиться здесь, куда стремится как на родину, обрести которую возможно на земле только через духовный труд; без него человек остаётся с одним временем, не преодолеет его, не выйдет в свободу быть Сыном Божьим. Без времени, явлений, вещей, деталей, границ не существует земной жизни, уюта, привязанности, исследования; без неба нет сути, смыслов, ценностей, целей, качества. Реальное бытие проходит на средней линии, в душе, которая требует равновесия и трудно его завоёвывает или достигает, и в суете, усилии или расслаблении важно не упрощать, не терять линию истины.

* * *

Первый мой сборник, «Водолей», родовое гнездо, был посвящён символическому зерну, которое, столкнувшись с необходимостью воплощения, отданности опыту, испытывало смешанные чувства боли, восторга, замешательства и страстной потребности владения земным, что явилось и благословением, и соблазном. «Светящие аллеи», второй сборник, – опыт земли с её полюсами, падение и прорастание, отданность течению и потребность выйти на свой берег. Любимые мною аллеи, с их стройностью, задуманной и поддержанной энергией человеческой заботы о красоте мира и здоровье стихий, с их аристократическими коннотациями, с их напоминанием об исходе, помогли мне найти образ пути к цельности, в основе которой – единство природной органичности и сознательной работы, исконности и творческого вдохновения, которое, если берётся, должно воплощать, завершать и совершенствовать, и прежде всего – насыщенность творения духовным светом, общность и единство внешнего и внутреннего света, небесного призывно-вдохновляющего и земного отзывающегося. Стихотворением из второго сборника о таком цельном преображающем свете я хочу закончить мою презентацию.

ИСТРИНСКИЕ ДАЛИ