В 1991 году в Лондоне на конференции, посвященной 100-летию со дня рождения Мандельштама, проводимой совместно с Лондонским университетом нобелевским лауреатом Иосифом Бродским и нашим общероссийским союзом литераторов, Юрий Фрейдин в своем выступлении процитировал строку за строкой знаменитое четверостишие Осипа Эмильевича:
|
“Я от жизни смертельно устал, |
Цитировал и ставил диагноз: только гений с его "шизоидным мышлением" может трижды подряд отрицать свои же незыблемые и окончательные утверждения, заканчивая признание в любви явной двусмысленностью - была бы какая-нибудь другая планета, возможно, эту бы не любил. Мгновенность жизни, ее несоизмеримый ни с чем масштаб переданы с нечеловеческой силой вопреки логике высказываемых поэтом утверждений…
|
“Я в недоношенное время, |
Вот чуть ли не первая строка в последней книге Николая Иодловского "Я прикоснулся к мрамору стиха…", а в предыдущей, первой, автор умоляет свою лирическую героиню:
|
“Поверить в исцеление свое, |
впрямую говоря о том, что эклектика - мешанина - и стиль соотносятся как болезнь и здоровье, что истинный стих психотерапевтичен, целебен и всегда неожидан, незнаком еще для читателя-пациента.
|
“Я извлекаю из кастрюли …Я извлекаю из стакана |
Как ни странно, в приступе любви к дуракам нет ни капли снисхождения - они, дураки, такие же, как и сам поэт, а вовсе не пассажиры и матросы знаменитого "Корабля дураков" Артюра Рембо. Хотя в стихах Николая Иодловского постоянно присутствует скрытая перекличка со многими поэтическими знаменитостями, но это не главное - главнее собственное открытие - лягушка стиха, взбившая масло жизни в своем стакане сметаны-смерти…
|
“Жила со мною Лира - |
Час от часу не легче. Лира, наперстница поэта, "вскормившая" своим молоком "лягушку стиха", сама на поверку оказывается каргой, да еще с деревянной ногой и двумя костылями. Поэт, в ужасе от такой товарки, стягивает петлю на шее. Но без творчества - самому хоть в могилу:
|
“Я выпил кубок смерти, |
Как тут не вспомнить блоковское:
|
“Как тяжело ходить среди людей |
Но опять, как и ранее, перекличка с другим поэтом лишь оставляет стих в общелитературной традиции, а прием - "фантом" самого автора главнее, современнее, что ли… И как он ненавязчив - кивок в сторону бездуховности, чуть ли не смерти, с косой стоящей за спиной каждого…
|
“Налейте мне бокал печали, |
По описи - как вещь. Люди - вещи, на груди у них побрякивают медали за вещевизацию до конца, до донца…
|
“Это же не пустячок |
Писать иль не писать?.. Но ноздря, как бы впервые, продырявлена Создателем, и лапки-волоски ноздри-сороконожки уже шевелятся от вдыхаемой струи сентябрьского воздуха:
|
“Кто диктует строчки эти? “Вздрогнула ветка. |
…И уже в последнем стихотворении книги вдруг такой фортель:
|
“Ночь слепа, и звезды сгинули. Я застыл, как раненая птица. |
Как это - как сын? И что это за троица такая странная?
Думаю, что без третьей книги тут Николаю Иодловскому не обойтись. Придется объясняться с Миром, мирянами, Мирооколицей за эти вдруг сгинувшие звезды…
А, вообще-то, почитаешь Иодловского, и легче на душе становится, – как и от упомянутых выше Мандельштама, Блока, Рембо.
И вправду истинные стихи целебны.
| МОЛ, №2, 2001 |