Не соломинку
в чьем-то не слишком опрятном глазу,
не верблюда в игольном ушке,
а возьмем для затравки -
лучше в сильный мороз,
чтобы истовей выжать слезу, -
ветер с Марсова поля
и разные, скажем, Канавки,

С леденистой, зернистой,
пупырчатой корочкой их,
с их свинцовой примочкой
и марлевой синькой неплотной,
где сизарь семенит
на коралловых лапках своих
и лазурное зеркальце
селезень чистит залетный.

Точно за город вышли -
такая вдруг воля, что вынь
да положь свое сердце
и в мокрую пустынь подайся.
Вот обронит синица свое голубое "синь-синь",
и откликнется лес мелодической фразой
китайца.

Что с того, что пустеют гнилые пролеты аллей
и вчерашний возлюбленный твой
направляется к гейшам, -
ничего не жалей,
никогда ничего не жалей,
ничего не жалей из того, что казалось
важнейшим.

Даже детская ноша -
больному и та нелегка.
То, что знала вчера, оказалось сегодня - не знаю.
Оставляя внутри независимый свет ночника,
золотистая ночь, не спеша, оплывает по краю.

Предвесенняя синь,
предвечерний лазоревый путь,
молодые проталины света
под месяцем вьюжным.
Ничего не забудь, никогда ничего не забудь,
ничего не забудь из того, что казалось
ненужным.

Вся империя наша - дурацкий кабацкий лубок.
Только то и всерьез,
что, в руке разминая окурок,
старый Брейгель глядит
на подтаявший к марту каток -
типографскую россыпь
и оторопь черных фигурок.

Что с того, повторяй, что отчизна и век позади,
что с того. что сочтут и тебя
и причтут к поголовью.
Не такую, как думалось, жизнь до конца
добреди,
а такую, как есть -
без надежды и веры,
с любовью.