Дмитрий Цесельчук – Начну ab ovo. В самом широком смысле - переводит всякий, кто говорит. И всякий, кто слушает говорящего. Не всегда удается сказать то, что хочешь; не всегда удается услышать то, что сказано, даже если сказанное выражено прямо и точно, а услышанное уяснено со всем возможным вниманием.
Сложность состоит в самом факте существования своеобычных личностей каждого, с необходимостью истолковывающих смысл того или иного слова и интонации, мимики и жеста по-разному, в соответствии с особенностями личного знакомства с ними, т.е. индивидуальному жизненному опыту.
Субъективные "помехи" изложения и восприятия и есть проявление личности, как таковой, и по понятным причинам неустранимы. Их можно попытаться свести к минимуму, "вживаясь" в специфику чужого восприятия. При работе над переводом слово довлеет над тремя другими слагаемыми живого диалога: мимикой, интонацией и жестом, находящимися как бы в тени. Короче, положение отчаянное, но люди ведь не перестают общаться…
Петерис Зирнитис – …а поэты - переводить… Но тогда на чем же основывается возможность поэтического перевода? Перед переводчиком всегда стоит сложнейшая задача: повторить неповторимое. Я уверен, что с приобретением профессиональных навыков степень риска не снижается, а часто даже повышается, поскольку переводчик в состоянии ставить для себя все более сложные и трудные задачи. Компонентами удачи являются, конечно, знание культурного поля, в котором создан оригинал, владение техникой перевода, искренний интерес к поэзии переводимого автора. Плюс еще то, что неуловимо, та живая душа, которая обитает между строчками поэтического текста и в конце концов определяет коренное отличие художественного перевода от технического.
Важнейшей основой поэтического перевода является совпадение личностных "контуров" поэта и переводчика.
Д.Ц.– Повторить неповторимое… парадокс в самой постановке задачи?.. Понять и принять написанное на другом языке, а потом и передать все это на родном языке переводчика, конечно, дело не простое. Во-первых есть личность переводчика со всеми ее особенностями. Во-вторых есть личность поэта, сформировавшаяся в поле своей национальной культуры. В-третьих, наличие различных смысловых полей у каждого слова в каждом из двух языков. Часто эти различия, накладывясь друг на друга, уводят смысл от оригинала, хотя с точки зрения русской поэзии все будто бы на месте. В-четвертых, различные смысловые конструкции в каждом из языков не имеют прямых соответствий: то, что хорошо звучит на латышском, на русском звучит плохо. В-пятых, бесконечное количество мелких переводческих трудностей, о которых и не упомнишь, но с каждой из них приходится иметь дело, а в сумме они вносят в перевод неизбежные неточности. Эти трудности можно отнести к разряду технических, применительно к ним можно говорить о хорошей или плохой переводческой форме (по аналогии со спортивной), от которой зависит так много, если не все.
П.З.– И даже, если поладить со всеми объективными трудностями, удача всегда - немножко чудо. И основной инструмент тут интуиция переводчика. Нельзя отдавать предпочтение буквальной точности в ущерб поэтической. И уж не при каких условиях не вторгаться в замысел автора, даже из самых лучших побуждений, помня, что благие намерения могут привести к летальному исходу. В этом смысле перевод является операцией по "переселению души", а душа стихотворения, живущая между строчками, уязвима и легко гибнет от вторжения. Наверно, никакими декретами нельзя установить ту неуловимую грань, за которой начинаются уже не вариации парадокса, а просто искажается текст оригинала. Переводчик должен исхитриться, но проплыть между Сциллой и Харибдой: текстом оригинала и тем, как этот текст прозвучит на его родном языке в идеальном варианте.
Д.Ц.– Возвращаясь к основной теме нашего диалога - поэзия парадокса, думаю, уже возможно подвести итог. Это поэзия искренности, поэзия чистосердечия, поэзия наивного взгляда на окружающий нас мир. Но такова вся истинная поэзия. А раз так, то в самом главном она безусловно переводима…
П.З.– А сам эффект взаимодействия литератур через личности двух поэтов в случае создания стихотворения-перевода приводит к "обобществлению" национальной специфики стихотворения-оригинала, делая ее теперь уже общим культурным достоянием. Я не верю, что читатель глубоко понимающий и любящий свою национальную литературу, не воспримет поэтического языка другого народа. Причем, без каких-либо предварительных условий. И в этом тоже свой парадокс.
Я хочу повторить мысль Маяковского о том, что поэзия - это езда в незнаемое.
Д.Ц.– Перевод поэзии - тоже.
По материалам публикации в журнале "Дружба народов", №4,85
| МОЛ, №2, 2001 |