Нина ДАВЫДОВА

Они безумно хотели вернуться в Россию…

Передо мной лежит аудиокассета с записью 5-летней давности, сделанной в студии на радиостанции "Ракурс". Как часто я потом включала в свои авторские программы фрагменты нашего 2-х часового разговора с Софьей Николаевной Клепининой, научным сотрудником музея Марины Цветаевой в Болшеве. Уже три года, как прекратило свое вещание радио "Ракурс".

Болшевский музей вынужден был, забрав фонды, не по своей воле покинуть предоставленное для мемориального музея Горсоветом в начале 90-х годов помещение бывшей дачи НКВД. Дача нуждается в срочном ремонте, на который у города нет денег. На этой даче в 30-е годы жила семья Клепининых, вместе с ними – Сергей Яковлевич и Ариадна Сергеевна Эфрон. На эту дачу в 1939 году приехала Марина Ивановна Цветаева. Ее приезд хорошо запомнила 12-летняя Софья Клепинина.

Но и Софьи Николаевны Клепининой уже полтора года как нет в живых, похоронена она сравнительно недалеко от болшевской дачи на Невзоровском кладбище.

Но осталась память о ней и ее голос, соединяющий нас с блистательным и одновременно трагическим Серебряным веком русской культуры, с людьми, сломать которых было невозможно, ибо достоинство и честь в истинно русских интеллигентских семьях начала ХХ века прививались с младенчества.

Вот они, эти бесценные записи наших бесед.

Париж

Софья Клепинина: Я родилась в 1927-ом, родители мои встретились в 25-ом. А пути их сошлись в Париже, поскольку в те поры после революции, после Гражданской войны в Париже сходились пути очень многих российских родовитых, неродовитых - всяких людей. Отец был белым офицером, он прошел путь от Дона до Константинополя. Весь Перекоп и Крым, потом печально знаменитый Галлиполийский лагерь. Потом Югославия, где в городе Боры уже жил дед, поскольку они уехали из Одессы немного ранее. А мама уехала из России через Финляндию. Так они добирались - один с юга, другая с севера. Оказывается, не все дороги ведут в Рим. Некоторые и очень многие, ведут в Париж. Отец стал литератором. До гражданской войны литературой, в общем-то, не собирался заниматься. Он увлекся Евразийским движением. И таким образом пути его сошлись с путями С.Я.Эфрона, мужа Марины Цветаевой. Оставил он после себя несколько книг, огромное количество статей.

С.К.: В 20-ые годы. У отца вообще был очень извилистый путь, он работал в Русском Богословском институте на Сергиевом подворье в Париже. Был казначеем института. Позже в этот же институт пошел его младший брат Дмитрий Клепинин, который теперь известен всему миру как отец Дмитрий, он работал с матерью Марией и погиб в немецком концлагере.

С.К.: Мама по своему характеру никогда не была хранительницей очага. Хранительницей очага была жившая вместе с нами Анна Дмитриевна Попова. Мы звали ее Аникой.По профессии мама была художником, училась она, между прочим, у Петрова-Водкина. А к тому времени, которое я уже помню, мама была вместе с Сергеем Яковлевичем Эфроном и с отцом. Они уже, видимо, работалив той организации, которую тогда они называли советской разведкой. Как они в нее попали, - дело, в общемто, достаточно темное, поскольку в следственных делах, которые я прочла, речь идет о том, что они шпионы – сначала французские, потом английские, потомнемецкие, потом американские и т.д. Я просто реконструирую события, я понимаю, что они очень хотели вернуться на Родину, безумно хотели вернуться в Россию, не зная и не понимая, что, как говорила Марина Цветаева, "той страны на карте нет, в пространстве нет". А им казалось,что, из какой страны они уехали, та страна их и ждет. И пошли-то они в советское посольство. Это мы с вами теперь знаем, что в те поры, а, может быть, и в наше время 99 % сотрудников любого советского посольства на Западе были сотрудниками НКВД.

Знаю я это из рассказов старшего брата, из рассказов Аники, и из других. По-видимому, было так: они пошли в советское посольство, и с ними там очень много говорили, и объяснили им, даже не столько им, сколько отцу, что он виноват перед этойстраной, что он воевал против нее в Белой армии. Что он, белый офицер, пусть не думает, что так легко и просто вернуться в эту страну, - он должен искупить вину.

Не знаю, что еще ему объясняли, не знаю, заслужил ли он, но искупить-то точно искупил. Потому что приехал, прожил здесь 2 года, затем 2 года был в заключении, затем был расстрелян, так же, как и мать, так что, искупить-то искупил. Он никогда не соглашался работать на НКВД. Я сужу по С.Я.Эфрону: он в 1937 году или в 36 году занимался только тем, что отправлял добровольцев в Испанию. Это мы тут немцев кормили - снабжали чем угодно, кричали, что они наши лучшие друзья, а на Западе что такое фашизм, знали все, от мала до велика. И Эфрон занимался вполне почтенной и уважаемой деятельностью. Чем занимались моиродители, я не знаю.

С.К.: Во-первых, должна я вам сказать, как эти книги пишутся. Несколько лет назад вышла книга Василия Яновского "Поля Елисейские". У меня есть привычка читать книгу с алфавитного указателя. Увидела фамилию: Клепинины, нашла нужную страницу и читаю, значит, такой пассаж: "В 37-ом году убили троцкиста Рейсса". Ну, Игнатий Рейсс никогда не был троцкистом, работал в ВЧК, был в командировке в Швейцарии и отказался вернуться в СССР. В это же время из Парижа неожиданно исчезли супруги Клепинины. Ну, значит, если они не пожелали отдать себя в руки французского правосудия, значит,это они убили, они виноваты. Более аргументированных, простите, высказываний мне не попадалось. В том числе и об Эфроне.

Недавно в Лондоне вышла книга потрясающего мерзавца Павла Судоплатова, бывшего шефа нашей контрразведки. В ней есть абзац, из которого следует, что муж поэта Марины Цветаевой С.Эфрон имел отношение к убийству Рейсса. Это неверно. И далее следует список лиц, которые действительно имели отношение к убийству. Кто-то что-то где-то написал. И писалось это, видимо, небескорыстно, как я теперьпонимаю. Надо было действительно отвести внимание французской полиции от истинных виновников убийства, которые в это время находились именно в Париже. И было очень выгодно быстренько спихнуть из Парижа Клепининых и Эфрона и потом черт-те что писать. А разуж было известно, что убил Рейсса Эфрон, зачем искать кого-то еще. А поскольку Эфрон рвался на родину, наверняка здесь было еще одно, более существенное: ведь если бы его допросили, он бы объяснил, с кем он имеет дело. За ним ведь никаких грязных дел - у него не было оснований что-то скрывать.

С.К.: В 37-ом году, когда мне было 10 лет.

Слявянское воспитание

Н.Д.: Мама и отец были из известных дворянских родов?

С.К.: Нет. Конечно, нет. Может быть, мамин род по бабушке известен, потому что это род Корниловых. Бабушка у меня особа была характерная, она была дочерью Варшавского губернатора, дядя ее был тот самый знаменитый генерал Корнилов, который прославился во время Севастопольской обороны. А отцовский родсамый обычный. Ни с какими аристократическими родами не связан. Я росла немножко иначе, чем вы. У меня была всегда своя детская комната. Если к взрослым приходили гости, я выходила в коридор, приседала, говорила "здравствуйте" и уходила в свою комнату. Это было не мое дело. У меня спрашивают: "А вот ты помнишь Марину Ивановну в Париже?". Нет, не помню, никого вообще из взрослых. Ну, может быть, помню свою крестную - Зинаиду Николаевну Гиппиус, ибо она была двоюродной сестрой моей бабушки. И бабушка моя тоже была человек необычный. Она в Одессе первой в России стала мировой судьей-женщиной. Никакие взрослые проблемы при мне вообще никогда не обсуждались. Считалось, что у меня есть своя комната, своя жизнь. Капризов не было никогда - не так меня воспитывали, чтобы были какие-то капризы. Кстати, по поводу капризов. Когда привезли меня в Болшево, мудрые мои родители отправили меня в сельскую школу в - теперь это называется гольфы, да? Тогда это называлось шоссетки, потому что гольфами назывались брюки – В лаковых туфельках на пуговке, стало быть, и в беретике фик-фок на один бок, в сельскую школу - мудрецы. Что за сим последовало, думаю, вы хорошо представляете. В первый день пришла домой с ревом. Отец мне говорит: "Ты чего ревешь?". "А меня мальчишки дразнят". "А у тебя что - рук нет? Ты чего пришла реветь. Иди". Хорошо, что кроме берета был еще и ранец с углами. Я намотала ремень этого ранца на руку и пошла молотить палицей.

С.К.: Исчезнуть я не могла. В былые времена считалось, что10-12-14 лет - это уже взрослый человек, у которого свои понятия. Своя жизнь. Воспитывали меня по-славянски, капитально. Никаких у нас не было нежностей, наоборот. Ну, скажем, у нас такое было в семье правило - обед в 2 часа. Если я заиграюсь и прибегу с улицы в 3 минуты третьего, мне обедать никто не предложит. Я могу сразу идти в свою комнату. У нас никогда насильно не заставляли есть. Спрашивали: "Тебе положить вот это? - "Положить" - "Хватит?". "Хватит". Но, если я позволяла себе оставить на тарелке хотя бы одну ложку, меня никто не ругал, не наказывал. Приходили ужинать: у всех ужин, а у меня остатки от обеда. Я говорила "спасибо" и шла спать. И не надо думать, что я все детство ходила голодная. Достаточно меня было один раз оставить без обеда, в следующий раз я приходила за полчаса до. Я до сих пор всюду прихожу за 5 минут до. И удивительно меня воспитывала еще Аника, человек глубоко верующий. В моей жизни я больше не встречала верующего человека, который прожил жизнь по своей вере. Скажем, я помню, что Аника однажды повела меня в Париже в Ботанический сад, и ко мне пристроилась в песке какая-то девочка. Она - ко мне, я - от нее. Аника говорит: "Ты почему с девочкой не играешь?"- "Она сопливая" -" Ты знаешь, дорогая, сопли можно вытереть, а спесь на всю жизнь остается". 60 с лишним лет прошло с тех пор, я это помню, как будто мне сегодня утром Аника это сказала.

С.К.: Аника подозвала девочку, вытерла ей сопли. И дальше мы с ней играли нормально.

С.К.: Поскольку я была дочерью врагов народа, меня не брали на работу, мне было негде жить, были времена, когда я ночевала на чердаках. А потом вдруг родители оказались ни в чем не виноваты, и везде меня стали встречать с распростертыми объятьями.

Болшево

Н.Д.: Вы вместе с родителями переехали в Россию?

С.К.: Отец ехал вместе с Эфроном через Марсель или через Гавр. Мы с матерью и средним братом приехали поездом чуть-чуть позднее, в октябре 37-го года. Старший брат уже жил в России. Он вернулся, как и Ариадна Эфрон, по линии Союза возвращения на Родину. Был такой в Париже. Кстати, организовал его С.Эфрон. А Марина Цветаева вернулась значительно позднее, почти два года спустя вместе с сыном.

С.К.: В Москву, к деду. В Болшево мы попали только через год. К этому времени родители так плотно в этой паутине засели, что они не решали - возвращаться или не возвращаться, они должны были делать то, что им прикажут. У них на беду были дети. Мы хорошо живем сейчас, нам мозги отшибло, ничего не помним, а в записях Марины Цветаевой есть такая: "Время идет, Муру надо в школу, а в какую, не определено–". Значит, ОНО не определило еще, в какую школу ему идти.

С.К.: Да, ОНО определило, причем, не случайно. Дача эта была построена в 33-ем году для некоего Крайского, который на этой же даче был арестован. После него там еще кто-то прожил недолго.

С.К.: Точно так же. Мама моя, женщина язвительная, этот дом именовала ДПЗ, что означало дом предварительного заключения.

Марина Цветаева

Н.Д.: Вы помните приезд Марины Цветаевой?

С.К.: Помню. День был жаркий-жаркий. Это было 19 июня 39-го года. Прежде хочу обратить ваше внимание, что Сергей Яковлевич Эфрон был человеком потрясающе открытым, контактным и добрым. Поэтому все молодые, жившие в этом доме, привыкли висеть на нем гроздьями. Он что-то там, какие-то шарады с нами разыгрывал, какие-то спортивные игры. И поэтому перед приездом Марины Ивановны мама моя собрала нас всех и сказала категорически: "Значит так. Приезжает Марина Ивановна Цветаева. Марина Ивановна очень талантливый, гениальный человек, писатель. Так что запомните, пожалуйста, раз и навсегда: с вопросами не приставать, под ноги не соваться, на глаза старайтесь попадаться поменьше". Так что наблюдали мы за этим приездом уже, естественно, из углов. Помню, что я была очень удивлена, потому что в моем понимании писатель - это нечто очень респектабельное, такое величественное в те годы. Я еще не была знакома с Союзом советских писателей, слава Богу, это знакомство произошло значительно позднее. Ну вот, приехала женщина, в моем понимании - глубокая старуха, на мои 12 лет. А ей было всего 47. Совсем седая. С таким очень нездоровым лицом без румянца, - такое лицо сероватое, немножко землистое. Стройная. Худая. Среднего, чуть, может, даже ниже роста. Молчаливая. Замкнутая. Очень легкой походкой, неслышной вошла на крыльцо, сказала "здравствуйте", прошла в свою комнату и закрыла дверь. Я видела Марину Ивановну в то время, когда она была уже не такой, как раньше. Она-то, вероятно, уже многое знала и подозревала. А уж предчувствовала-то точно. Она писала, что сюда ехать нельзя ни в коем случае, одна из причин ее отъезда в Россию - нельзя же бросать человека в беде. То есть, когда Сергей Яковлевич оказался здесь, для нее это было равносильно беде. Правда, у нее, по сравнению со всеми, былонекое преимущество. Она прожила около 4-х лет при этой власти, и была достаточно проницательным и умным человеком, чтобы представить себе, что в конечном итоге вырастет из этого зародыша.

Музей

Н.Д.: А как Вы оказались в музее?Как о Вас узнали?

С.К.: Это фантастическая история. Все,что связано с Цветаевой, всегда детектив ивсегда фантастика. До 80-х годов о Болшевском периоде почти ничего не было известно. Жила в Болшеве на даче - это все.Однажды в Калининград, - Калининградсейчас включает в себя Болшево, - приехала директор Музея Марины Цветаевой вМоскве Надежда Ивановна Катаева-Лыткина, читать лекцию о Цветаевой и проронила: "Вот здесь, в Болшеве, жила Цветаева".Есть в Болшеве такой настырный мужикЮрий Александрович Кошель, которого заело - как это так, а он не знает?! Пошел прочесывать Болшево и, в конце концов, набрел на 3 бывшие дачи НКВД. А в это времяиздаются воспоминания А.И.Цветаевой вжурнале "Москва", попадают мне в руки, и янахожу в них некие несовпадения с реальностью. И написала я Анастасии Ивановнеписьмо на адрес редакции журнала. Мы потом много с ней говорили о ее мемуарах,особенно о том, как она написала о Муре,сыне Марины Ивановны. Нельзя так. Он ужене может оправдаться, некому его защитить. Не был он виновен в смерти матери,не надо вешать на парня то, чего не было ив помине. Я говорила Анастасии Ивановне:"Вы же сестра Марины, Вы же придали этому силу документа для читающих". Мур неимел ни малейшего отношения к смертиматери.А ее, опять же, ОНО самое вело оченьаккуратно от самого Парижа до Елабуги изагнало ОНО ее в этот самый последнийугол. И оставили ей только одно действие,которое она и совершила–

Написала я письмо, а попало оно кН.И.Катаевой-Лыткиной. Я вдруг получаюот Надежды Ивановны огромное восторженное письмо: "Вы, оказывается, та самаядевочка Софочка!"–Так я приехала сюда. Повезли меня наэту дачу в Болшево, путешествие было неиз приятных. Потом я стала там бывать, потом все как-то так странно закрутилось-завертелось, потом подошел 92-ой год, объявленный ЮНЕСКО годом Марины Цветаевой. Горсовет Калининграда, - там попадались милые люди, - в один год открыл сразутри музея. И в моем-то возрасте я вдруг, -мне было неудобно, - переехала в Болшево.

60 лет назад, 31 августа 1941 года, ушла из жизни Марина Цветаева. Остались стихи - всегда свидетели. За 7 лет до своей гибели, - еще не в России, - Марина Цветаева написала с горечью - может быть, и к нам это обращение?!: