Ни для кого не секрет, что определенные течения в современной отечественной литературе стали порой принимать странные патологические направления с характерным отстойным ароматом и соответствующим отталкивающим содержанием. Словно нечто раннее сдерживаемое и накопившееся сверх всякой меры, вдруг прорвало прохудившиеся плотины и неудержимым потоком устремилось на книжный рынок, проникая в сознание читателей и литераторов. Я не стану называть имен, не желая делать рекламу подобным художествам и их создателям, скажу лишь, что явление становится массовым, что и подвигнуло меня к изложению некоторых мыслей. Согласно моим наблюдениям, многие начинающие писатели, да и уже состоявшие, внезапно резко меняют стиль и содержание своих произведений, устремляясь по неведомым канализационным потокам, смакуя сексуальные извращения, физиологические отправления, садизм и откровенное зверство. Что это? Явление моды? Новое слово? Скверная шутка? Ловко выстроенный плутовской коммерческий проект? Вырождение нравственности и культуры народа?
Все что угодно! Фантазировать на эту тему, строить гипотезы, спорить и рассуждать можно бесконечно долго. Известно одно: подобные литературные миазмы привлекают внимание не только рядовых читателей потребителей сникерсов, газетных"уток", рекламы и прочей мишуры, которая столь же легко проникает в их сознание, как и выскальзывает из него, не оставляя практически никаких следов, но и в умы и сознание людей думающих и"ищущих". Тут разговор переходит в иную плоскость: начиная от некоего катарсиса, который, якобы, под воздействием прочитанного испытывает"зритель", если читатель визуализирует образы, навеянные ему автором, и, кончая проникновением в некие подсознательные или, используя термины психологические, бессознательные слои человеческой психики. Отсюда и берется ранее не затронутое, девственное ощущение чего то впервые запретно пережито го и потому волнительного. За разъяснением причин возникновения подобных пристрастий я обращусь к небезызвестной книге Карла Густава Юнга"Психологические типы". Книга эта, любезный читатель, хороша многим, хороша еще и тем, что с легкостью поможет разобраться в таинственном недуге, охватившем отечественную литературу.
Итак, Юнг, на примере все мирно известных мыслителей и поэтов, что, на мой взгляд, почти тождественно, объясняет на пальцах вещи столь значительные, сколь и не проходящие. Хотя он и не мог знать о состоянии литературных дел в современном мире, при этом, не переходя некую запретную грань, за которой начинается бесовщина. И, как это не прискорбно, мистика и мессианство. Его мысли показались мне как нельзя кстати применительно к данному явлению.
“…произведение Шопенгауэра значительно превышает его личность. Оно высказывает то, что многие тысячи людей неясно думали и чувствовали".
И действительно! Что есть писатель? Не должен ли он, как глашатай, трубить о том, что волнует и гнетет его поколение, его страну, его время? Не в этом ли его задача, его долг, как сказали бы в эпоху минувшую?
“Подобно этому обстоит у Ницше: его Заратустра прежде всего, выносит на свет содержание коллективного бессознательного …"
Так вот оно что! Вот откуда катарсис! Но какая трагедия! Бедный мой народ! Впрочем, что народ ему все, как с гуся вода! Бедные современные поэты этого края … В то время как в былые дни, выразителями коллективного бессознательного были Ницше и Шопенгауэр, ныне их роли исполняют Сорокины … Впрочем, быть может, это только в России? Вспомним:
|
“Умом Россию не понять, |
Можно ли продолжать? Нужно ли? Да, нужно и вот почему:
“…то, что творческие души выносят на поверхность из коллективного бессознательного, то действительно находится в нем и рано или поздно обнаружится в качестве явления массовой психологии".
И далее пояснение:
“Анархизм, цареубийство … все это такие явления массовой психологии, которые давно уже были высказаны поэтами и творческими мыслителями".
Что же это будет? Если признать за сим действительно какую то значимость, то следует ожидать выброса эстетически оправданного зверства, граничащего с демонизмом.
Но вот, что говорит Юнг:
“Я не оспариваю того, что поэты и мыслители имеют воспитательное влияние на своих современников и на потомков; однако мне кажется, что влияние их, по существу, покоит ся на том, что они громче и яснее высказывают то, что все знают; и лишь поскольку они выражают это всеобщее бессознательное"знание", постольку они оказывают воспитывающее или обольщающее воздействие".
То есть, Юнг говорит о том, что поэты в данном случае лишь глашатаи,"первовыразители" тех явлений массовой психологии, которые подобно грозовым тучам, подчиняясь неведомым силам, барражируют где-то в глубинах коллективного бессознательного.
Поясним, бессознательное, в трактовке Юнга, это задний план мыслей человека, некая темная, невидимая сторона человеческого сознания, неохваченное сознанием. В трактовке, например, Карлоса Кастанеды, это, так называемый нагваль, что подразумевает более широкое отношение к предмету в силу неизвестности его границ, местоположения и силы возможного воздействия на тональ, соответствующий осознанной части.
Обратимся теперь для удобства к терминам религиозным или, быть может, скорее, мистическим, мифологическим. Как известно, издревле продолжается спор о существовании, происхождении и природе некоего предмета, являющего собой источник неизмеримого количества размышлений, творческих порывов, гениальных творений, сил и вдохновения для художников повсеместно и во все времена. На языке поэтов, я говорю о душе. Так вот в чем суть спора поэтов, (в данном случае я говорю о поэтах в широком смысле этого слова о людях одухотворенных и творческих): чиста ли, безгрешна ли изначально душа, попавшая на землю и обитающая в человеке, или же нет?
Или же она опущена из слоев высших по причине искажения совершенного облика, утраты чистоты, для исправления и очищения? Спасти свою душу … не означает ли это остановить ее падение вниз, очистить от скверны и вернуть к идеалу?
Обратимся вновь за помощью к Юнгу. Вот прекрасный пример, найденный им в человеческой истории: мысли, родившегося около 160 года н. э. , христианина Тертуллиана, создателя церковной латыни и терминологии юной церкви. Он прочувствовал двойственность природы души, что подвигнуло его, в конце концов, чуть ли не к отрицанию всякого просвещения, к поискам мученичества, к отрицанию науки и философии. Взамен того, он целиком и полностью полагался на переживания и свидетельства лишь своего внутреннего мира:
“Так подойди же и предстань передо мною, о душа! Если ты божественна и вечна, как полагают иные философы, то ты не можешь солгать; если ты не божественна, а подвластна смерти как полагает, правда, один только Эпикур, то ты не дерзнешь солгать; снизошла ли ты с неба или рождена из праха земного, сочетание ли ты чисел и атомов, зачинаешь ли ты свое существование вместе с зачатием плоти или лишь впоследствии внедряешься в нее все равно, откуда бы ты ни произошла и как бы не созда ла ты человека таким, каким он есть, а именно существом разумным, способным к восприятию и познанию!"
И вот его отношение к душе просвещенной, соблазненной земным миром, развращенной и искушенной:
“Тебя же я не призываю, душа, обученная в школах, искушенная книжным познанием, вскормленная и вспоенная в академиях и аттических колоннадах, тебя, что вещает мудрость".
Тертуллиан ищет первозданную чистоту и простоту, наивно полагая, что душа, изначально, в силу одного своего незнания земного греха, безгрешна.
“…я беседовать хочу с тобой, душа, что проста и не мудрствуешь лукаво, с тобой, неопытной и не ловкой, какою бываешь ты у тех, кто кроме тебя ничего не имеет …"
Такой позиции Юнг противопоставляет"Прометея и Эпимитея" Карла Шпиттелера, произведение, вышедшее в свет в 1881 году. Нас же интересует в нем изображение демонической природы души:
“. . в круг уст и по лицу ее вдруг зазмеились чудно тени и беспрестанно трепетали веки и бились вверх и вниз, в то время как за мягкими пушистыми ресницами как будто что-то стерегло, грозило, кралось, подобное огню, коварно и таинственно ползущему по дому, или подобно тигру, что извивается в кустах и светится сквозь темную листву своим желто пятнистым, пестрым телом".
Конечно, душа в данном случае предстает, как нечто приближенное к образу некой женственности, возможно, здесь проглядывает и отношение автора к женской природе, как таковой. Я лично не вижу в этом ничего удивительного. И вот ее слова:
“Я преступления бог, тебя ведущий стороною, по непроложенным тропам…"
Мы видим, что душа в данном контексте предстает отнюдь не как образ чистоты и безгрешности, образец чего то нежного и воздушного, а как нечто таинственное, грозное и беспощадное, властно требующее подчинения себе, манящее к неизвестному, но и в то же время сулящее восторги и упоение … Тут ближе душа, как нагваль, как сила, не знающая границ и смерти. А вот, как комментирует этот отрывок Юнг:
“Душа демонична, потому, что сквозь нее просвечивает внутренний объект, с которым она, в качестве отношения, связана, а именно сверхличное, коллективное бессознательное".
И действительно: как может быть божественна душа, если по средством нее осуществляется связь человека с бессознательным, которое, по Юнгу, есть накопление всех психических явлений за всю историю человечества:
“Бессознательное, как историческая подпочва психики, содержит в себе в концентрированной форме весь последовательный ряд отпечатков, обусловливавший с неизмеримо давних времен современную психологическую структуру".
Это по умеренному, всеми понятому, общепризнанному и не переходящему известных границ Юнгу, а если обратится к Кастанеде, то там божества нет в принципе, как такового. Есть лишь нагваль и тональ бессознательное и осознанное. Словно бы в существовавшем изначально бескрайнем море непознанного вдруг возникает искра сознания. Но Юнг предлагает иную картину, он легко и изящно расправляется с назревающей неопределенностью, объясняя природу бессознательного, как следствие психической деятельности сознания:
“Эти отпечатки суть не что иное, как следы функций, показывающие, каким образом психика человека чаще всего и интенсивнее всего в среднем функционировала. Эти отпечатки представляются в виде мифологических мотивов и образов, которые встречаются у всех народов, являясь отчасти тождественными, отчасти очень похожими друг на друга; их можно проследить без труда в бессознательных материалах современного человека. Поэтому понятно, что среди бессознательных содержаний встречаются ярко выраженные животные черты и элементы, наряду с такими возвышенными образами, которые издревле сопровождали человека на его жизненном пути".
Таким образом, положение дел в определенной части отечественной литературы, носит, увы, ярко выраженный демонический характер и связано, прежде всего, с выбросом из коллективного бессознательного ранее сдерживаемой части психических переживаний и отпечатков коллективного сознания. Каков объем этого выброса и сколько может продлиться подобная ситуация, зависит от глубины проникновения этих отпечатков в коллективном бессознательном. Послушаем прогноз Юнга:
“Наиболее сильное и непосредственное воздействие оказывает тот поэт, который умеет выражать в подходящей форме самый поверхностный слой бессознательного. Чем глубже проникает созерцание творческого духа, тем более чуждым становится он толпе и тем сильнее становится противление со стороны тех, которые сколько-нибудь выделяются из толпы. Масса не понимает его, но бессознательно живет тем, что он высказывает; и не потому, что он это высказывает, а потому, что она живет из того коллективного бессознательного, в которое он смотрел".
Итак, прогноз вполне утешителен, хотя и двойственен, по причине явного раскола в восприятии подобных"творений" среди читающей публики; говорить же о каком то черном мессианстве я считаю пока преждевременным. Скажу лишь, что за все приходится платить.
| МОЛ, №2 (23), 2003 |