Владимир Фирстов

Джулия

Было невыносимо тяжело на душе, оставаться дома было пыткой. Я вышел на улицу и пошел бесцельно... Через некоторое время ноги сами занесли меня в храм. Это был храм пророка Илии, что на "Кропоткинской". Пробравшись ближе к алтарю, я склонил голову и стал шептать слова молитвы, что доходили до меня от священника, не понимая ни смысла, ни значения какого бы ни было. Вдруг рука сама, как бы сама, дернулась и я впервые в жизни при людях перекрестился. И сразу засмущался, как будто сделал что-то ненормальное. Я оглянулся, прошел взглядом вокруг по головам молящихся и не заметил ни одного пристального взгляда на себе. Никто не обратил на меня никакого внимания. Я вздохнул и стало легко в груди, как будто спала какая-то смертельная тяжесть. Когда выходил из храма, почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд, а чей так и не понял, как не оглядывался, но осталась уверенность, когда шел уже домой, что это был взгляд черных всевидящих глаз...

Дома, несмотря на то, что время было уже далеко за полночь, я стал рыться в старых бумагах, как будто получил чье-то срочное задание, что-то найти очень важное и необходимое, и именно в сей момент... Отрывной листок из старой записной книжки привлек мое внимание. Я прочитал записанное карандашом очень коряво и еле внятно: "20-25 августа 1991 года - самый опасный период в жизни страны". Вспомнил, что эту и другие записи на этом же листке я сделал на вечере-встрече, который организовывал еще живой тогда Юлиан Семенов под эгидой "Совершенно секретно".

Прочитав и другие записи на этом листочке, я положил его на середину письменного стола и заснул, нечаянно и мгновенно... Рано утром девятнадцатого, включив радио, я понял, что Глобы ошиблись всего на один день...

Под мостом у метро "Парк культуры" сгрудились танки, на броне мальчишки в шлемах и форме мирно и как-то смешно курили сигареты и мирно разговаривали с каким-то пожилым мужчиной. Прохожие бросали несколько удивленные взгляды на эти танки и торопились дальше. Все вроде как будто как обычно, а эти танки, хотелось верить, пригнали сюда для киносъемок... Танки стояли и около здания АПН. Они смотрелись, как игрушечные, на фоне большого белого здания...

Троллейбусы по Садовому не шли, толпы людей стояли на остановках по обе стороны и крутили головами в разные стороны, словно ждали чего-то еще кроме троллейбусов. На остановке такси тоже было немало ожидающих. Я подошел ближе. С тормозным визгом остановилась какая-то легковушка. "К Белому дому подвезешь?" - спросил водителя мужчина с акцентом. Дверца тут же захлопнулась и машина с визгом отъехала. Мужчина повернулся к своим, развел руками и сказал: "Бесполезно..." В метро было спокойно и как-то буднично. На "Киевской" было также, как всегда. На выходе я поймал на себе пристальный взгляд черных серьезных глаз. Молодая женщина, модно одетая, с распущенными цыганскими волосами, прошла стремительно от меня, обдав каким-то непонятным запахом. Я аж остановился, как тот слепой офицер из фильма "Запах женщины"... Дворами и переулками, ориентируясь по старой памяти, я вышел прямо к Белому дому, вернее, к мосту около гостиницы "Киевская". Здесь уже было людно и оживленно. Толпа рекой текла на мост, огибая баррикадно-поперек поставленные машины, и далее, за мостом, вливалась в бушующее людское море...

Чем ближе я приближался к Белому дому, тем более и более наполняло меня какое-то ликующее состояние, как будто вот сейчас через несколько шагов я выйду с флагом на Красную площадь и со всеми закричу "УРА!" Или что-нибудь вроде "Да здравствует!.." У подхода к Белому дому, как остров среди моря, стоял танк. Из дула его пушки торчал букетик цветов. На броне группа молодых людей фотографировалась с танкистом на память. Улыбки, шутки, смех...

Лестница к Белому дому со стороны набережной ощетинилась железными прутьями и досками. Не пройдешь, решил я, и лавируя между праздно прогуливающимися людьми, стал быстро продвигаться к площади на другой стороне Белого дома. По пути остановился около большой плотной группы, заглянул через головы. В середине на кирпиче стоял маленький радиоприемник. "Эхо Москвы", с крыши передают", - сказали мне. Я послушал немного, как сбивчивый голос вещал о том, что происходит внутри Белого дома, и пошел дальше. По пути встретились еще несколько таких групп. Площадь перед балконом наполовину была заполнена митингующими. Все поглядывали на балкон, переговаривались, переминались, курили, смеялись, фотографировались...

Подъезд к дому со стороны здания СЭВа был перегорожен, но в узкий проход между парапетом и заграждением проходили по одному какие-то люди. Я направился туда. Справа за парапетом внизу стояла палатка, около нее молодые люди с мегафонами и чайными чашками. "Наверное, это штаб", - подумал я. Никто меня не остановил в узком проходе. Через несколько шагов я увидел военного в защитной форме с автоматом на груди. С полуулыбкой на лице он отвечал на вопросы окруживших его молодых женщин. Грудь его молодцевато топорщилась, чуб торчал по-геройски, на щеках болезненный румянец. Не задерживаясь, я прошел около дверей подъезда, где стояло человек пять военных с автоматами, свернул за угол и вышел на площадку со стороны набережной. Здесь по-настоящему бурлило! Сразу за углом я увидел такую картинку: догорал костер, около него сидя на асфальте, группа юнцов разливала из термоса чай ближе к огню на обломке доски, свернувшись калачиком, спал молодой бородач. Он спал так спокойно и безмятежно, и у него было такое обветренное и загорелое лицо, что можно было подумать, будто он заснул на берегу речки или озера после удачной ранней рыбалки

Далее, сидя на облупленном бревнышке, группа, видимо студенты, настраивала гитару. Зеваки вроде меня шли мимо, лицезрея этот баррикадный быт, как в какой-нибудь художественной галерее. Хотелось подойти поближе к этим парням, обнять их, потрогать, сказать что-то теплое и ласковое, что-нибудь такое патриотически-ободряющее, но внутреннее "не надо", "нельзя" останавливало, как останавливает в музее табличка "руками не трогать". Сделав еще несколько шагов, я понял, что попал в самый эпицентр. Люди строились в колонны, шли с флагами, пели, перекликались, раздавали листовки, стояли в каких-то очередях, куда-то записывались, куда-то бежали, пили из дымящихся стаканов, переодевались, бросали в толпу отрывистые лозунговые слова, сидели на корточках около радиоприемников, ели, спали, и так далее.

Через баррикаду, что ощетинилась на лестнице, от набережной, вверх лезли люди, ротозеи вроде меня, в основном молодые и в основном девушки, нарядные, на каблучках. Это было в общем-то очень опасно, можно было сломать ногу или вообще загреметь вниз и свернуть голову. Двое крепких парней в защитной форме в самом опасном месте подстраховывали лезущих. А молоденьких красивых девушек втаскивали наверх на весу, как детей, но при этом старались обнять за талию. На их лицах была приветливо-извинительная улыбка: мол, извините, дорогие гости, тут у нас маленький раскардаш, буреломом завалило крылец нашего дома, вы уж извините, пожалуйста...

"Зачем они здесь лезут, - подумал я. - ведь там с площади можно зайти свободно?"

И вдруг я увидел ту цыганку с распущенными волосами. Она отмахнулась от услужливых рук парней, что-то сказала им полумужским голосом и легко, словно на крыльях, взлетела наверх. И тут мы встретились с ней снова лицом к лицу. Что-то жуткое было в ее глазах, какая-то глубина, вернее, бездна...

Я что-то хотел ей сказать, чтобы познакомиться, но пока я мучительно подбирал нужные слова, она уже была далеко от меня.

"В Москве дважды за один день одного и того же человека встретить случайно почти невозможно",- подумал я и решил не терять ее более из поля своего зрения. Куда бы я ни шел теперь, я краем глаза следил за ней: а куда она пошла...

У фонтана молодые девушки раздавали ксерокопии последних указов Ельцина, их просто вырывали у них из рук и, не читая, клали в сумки и карманы. Как реликвии, не сомневаясь в значительности исторического момента. Ксерокопии быстро кончились и девушки побежали за новой порцией. С погодой что-то творилось непонятное. Она никак не могла определиться, как ей себя вести в этот значительный исторический момент. То ли лить дождями и ливнями, то ли радоваться сиянием солнца, то ли сковать вся и все льдом и холодом, то ли перевернуть всех буранным, ураганным ветром.. . Небо было серое, неопределенное, ни тепло и ни холодно, ни тихо ни ветрено, ни то ни се...

У одного из подъездов я подошел к длинной очереди, спросил:
– "Куда это?"
– "Запись в отряды", - ответили.
– "А можно?"
– "Записывают всех, только надо, чтобы паспорт был с собой".
Я вытащил бумажник, удостоверился, что паспорт при мне и стал в очередь. Передо мной стояла группа студентов около пяти человек. Парни дурачились, корчили друг другу рожи, толкались, греясь, пыхтели сигаретами, говорили на своем сленге о своих девушках и косили глазом на меня - не с их ли института дядя-педагог. Дальше за мной стояли тоже молодые люди группами по три-четыре человека.

Я простоял там минуту, и мне стало как-то немного не по себе, то ли скучновато, то ли стыдновато, то ли еще что-то... И ОНА куда-то заспешила. Я отошел, сказав, что сейчас подойду', и пошел следом за ней. Построился только что сформированный отряд. Перед нестройным рядом прохаживался юнец в защитной форме и зачитывал с листа фамилии. Ему отвечали: "Есть, я, тут, да". Отряд состоял из двух десятков юных и безусых и только один был среди них мужчина средних лет с седыми волосами. Он выглядел очень смешно и несолидно с нахмуренным лицом с противогазовой сумкой на груди, почему-то сумка была только у него. С этой сумкой и с серьезным лицом среди беспричинно сияющих юнцов он был смешон и жалок. Я вдруг увидел себя на его месте и сразу понял, что мне и не надо было записываться в эти самые отряды, а надо сходить еще разок на площадь перед балконом и, если повезет, увидеть и услышать Ельцина... И все, и можно идти домой и до конца жизни говорить потом всем: "И я там был..."

Теперь главное, чтобы и ОНА туда пошла. Несколько парней укрепляли уже ту баррикаду на лестнице и никого уже через нее не пускали наверх. Костер совсем потух, спящего бородача уже не было. За углом из квасной бочки разливали какой-то напиток. "Подходите, утолите жажду", - приглашал симпатичный парень в кепке, протягивая и мне пластмассовый стаканчик. С некоторым внутренним колебанием, вроде не для меня это, я принял угощение, но до конца все не выпил. Питье было невкусным. Выливать тут же было неудобно, я подошел к парапету и вылил в бетонную трещину. "Ну, вот и причастился", - подумал я с внутренней саркастической улыбкой и направился вниз на площадь, куда и ОНА пошла.

В узком проходе между парапетом и заграждением уже стояли парни с повязками и никого наверх не пропускали, а только выпускали вниз, на площадь. "Так вот почему девушки лезли через баррикаду, - подумал я, - уже все перекрыли и мне повезло, что я побывал у самого дома среди его защитников".

Площадь перед балконом была уже полностью забита людьми. Влившись в толпу, я помаленьку стал продвигаться ближе к НЕЙ, а краем уха слушал ораторов, которые сменяли друг друга на балконе каждую минуту. Толпа колыхалась, аплодировала, орала, скандировала, ликовала... И я вместе со всеми тоже орал, скандировал и т.д., и был счастлив, как мне казалось тогда. "Я свободный человек! - стучало набатом в моем мозгу. - Я свободный человек!!!"

Вдруг произошло какое-то движение, и я потерял ЕЕ из виду на какое-то время. Сразу было трудно понять, что происходит, все тянули шеи и крутили головами. Через несколько мгновений стало ясно: подошла колонна "Демроссии". Она несла над головами огромное полотнище триколора, растянув его во всю длину и всю ширину. Полотнище ледоколом врезалось в толпу, раздвинуло ее, подплыло к балкону и стало медленно подниматься... Через несколько минут весь балкон был опоясан этим трехцветным новым-старым российским флагом. Все захлопали заорали и еще теснее придвинулись к балкону. И тут появился Ельцин.

"ЕЛЫХ-И-Н. ЕЛЫД-И-Н, ЕЛЬЦ-И-Н, ЕЛЬЦ-И-НШ" - скандировали все на едином дыхании. И я орал вместе со всеми, и тянул шею и вставал на цыпочки, чтобы увидеть Ельцина целиком. Его плотно окружало множество людей на балконе, а перед его грудью два мужика держали какой-то щит... Я не помню сейчас дословно, что говорил тогда Ельцин, помню только, что он сказал где-то в конце речи: "Осторожно, товарищи, на крышах соседних домов могут сидеть снайперы!" И тут я догадался, что держали его телохранители! И я понял вдруг, что всем нам угрожает смертельная опасность и что только Ельцин может спасти нас от этой смертельной опасности! Только ЕЛЬЦИН!!! ТОЛЬКО НАШ ЕЛЬЦИН НАС СПАСЕТ!!!

И вдруг я увидел ЕЕ почти рядом, мы почти касались плечами, и меня снова поразили ее глаза своей серьезностью и каким-то ледяным блеском.

- Снайперы будут в следующий раз... - она сказала это тихо, тихо, но я услышал и понял, что это мне она сказала.

В этот момент все озирались и пристально, задрав головы, всматривались в крыши близстоящих домов. Сердце мое замерло от мысли, что я могу вот прямо сейчас быть сраженным невидимой пулей, но внешне я усмехнулся, приблизил к НЕЙ лицо свое и шутливо-насмешливо спросил:
- А точнее нельзя? Когда это следующий раз-то?
- А в октябре следующего года, - ответила она. как-то неестественно закатив глаза, на полном серьезе.
- Ты цыганка? - почему-то сразу я перешел на "ты".
- Не-е-е-ет... - это "нет" она произнесла, сильно растягивая то ли на московский манер, то ли еще на какой-то, мне не совсем понятный, потом сделала большую паузу и закончила: - Неважно, кто я... Шаг за шагом, медленно и держась рядом друг друга, мы выходили из толпы на простор, выходили вместе, как будто уже были знакомыми. Когда мы вылезли из тесноты и можно было свободно делать шаг, она сказала:
- Меня зовут Джульетта.

Как поразило меня тогда это несоответствие: голос полумужской, внешность уже немолодой женщины, тон такой будничный и совершенно без всяких эмоций, и романтическое имя "Джульетта", имя юной шекспировской героини. Мы разговорились, когда уже были на Садовом в районе американского посольства. Она оказалась армянкой, беженкой из Азербайджана. Со стариком-отцом она жила в какой-то гостинице около ВДНХ... Все у нее осталось в Баку: квартира, вещи, могила матери, да и душа ее осталась там.

Мы очень быстро подружились и я стал звать ее Джулией, как героиню не помню какого романа, а то и просто Джу...

Я постоянно предлагал ей разные варианты ее устройства в Москве, даже однажды предложил выйти за меня замуж, чтобы сменить статус беженки, но Джулия была фаталисткой. И очень гордым человеком. На все мои предложения она очень странно реагировала. Она печально смотрела на меня своими глубокими черными глазами, уголки губ при этом еле заметно вздрагивали, а руки вычерчивали в воздухе какие-то замысловатые линии. Затем она вздыхала глубоко и говорила своим полумужским голосом:
- Ничего из этого не выйдет.
- Ну, почему?! - раздражался я ее непрактичностью.

Через некоторое время мы потерялись в бурной и жестокой Москве, но ее слова, ее предсказания звучали во мне постоянно. Сбывалось постепенно все, о чем она говорила, но когда сбылось и то, что она сказала тогда на площади Свободной России, когда в октябре следующего года танки расстреляли Белый дом и снайперы били по головам, тогда-то, приехав в Москву из своей очередной самоссылки в деревню и увидев черным этот самый Белый дом, я решил-таки разыскать Джулию, решил поклониться ей и спросить-возопить: что же с нами дальше-то будет!!!???

И еще по одной причине я сильно возжелал найти ее: она часто говорила о себе - я плохо закончу свою жизнь, я очень плохо закончу свой земной путь... И я подумал, глядя на черный Белый дом, может, еще не поздно, может, я что-то смогу все-таки изменить в ее жизни, да и в своей тоже... Ну, неужели, думал я о ней и о себе, когда так осознаешь все ясно и видишь впереди все события, неужели нельзя изменить их, нырнуть, так сказать, под волну... неужели нельзя?.. Я стал ее искать и нашел.... строку в протоколе... Джулия выбросилась из окна гостинницы. когда омоновцы пришли их выселять, когда скрутили руки ее немощному отцу, герою Великой Отечественной...

Видимо, она не могла поступить иначе, а только так. как предначертано?... И что она видела в своих бездонных черных глазах, когда летела с седьмого этажа?..

А что будет с нами-то?... Как предначертано? И предначертано ли? И кем???