Алексей Соколов

Третий год оккупации

Редактор раздела имел два рабочих режима. В одном он держал в руках телефон и напряженно общался с кем-то. В другом — курил. Делал он это довольно своеобразно. Разговаривая, планомерно набивал свою трубку яблочным табаком, затем засовывал ее в рот, вытаскивал зажигалку и несколько раз щелкал, добиваясь слабенькой струйки дыма. Сделав это, он вытаскивал трубку изо рта, говорил нечто вроде: «Так мы про это писали в том месяце», обнаруживал, что трубка потухла и снова извлекал зажигалку. Это могло продолжаться до бесконечности. Трубка упорно не зажигалась.
— Ее мнение нам нужно. Открытие Центра должно быть освещено со всех сторон.
— Да, - сказал Олег. — Полностью с вами согласен. Но мне кажется, что этой стороны уже хватит… Мы уже дали мнение создателей и оно несколько…
Редактор сунул трубку в рот. Несколько раз щелкнул зажигалкой. Пламени почти не было. Он отложил зажигалку в сторону, достал из ящика стола спички, зажег одну из них и начал раскуривать. Пока спичка горела дым валил весьма обильный, и в комнате даже запахло яблоками.
— Короче, свяжитесь с Эллой Леонидовной и сделайте с ней пару строк в статью. Это надо. Понятно? И хорошо бы сделать все до завтра. Все. Благословляю вас.
Редактор отложил потухшую трубку и принялся ковырять спичкой между клавишами компьютера, извлекая оттуда табак. Это означало, что аудиенция завершилась.
— Простите. Еще… - сказал Олег.
— Что?
— А про монорельс в Кожухово…
Редактор взглянул на него с удивлением.
— Олег, - сказал он. — Я же говорил, что уже стоит в номере.
— Да… Мне кажется, я что-то забыл то ли спросить, то ли сделать… Никак вспомнить не могу. Что-то забыл.
Редактор погладил свою густую рыжую бороду, делавшую его похожим на цивилизованного викинга, потом пожал плечами.
— Да нет. Вы все сделали. Не знаю… — он снова пожал плечами и взялся за свою трубку.

— Привет, - сказала Фира. — Здрасте. Чегой-то ты к нам так рано?
Олег посмотрел на часы. Полдень. В это время сотрудников на рабочих местах еще не было. Чего ради вставать в такую рань, если журнал выходит в пятницу, а сегодня только вторник? Еще дня два никого здесь не будет. Зал редакции, разгороженный на «скворечники» практически пустовал.
— Да соскучилась по тебе. Вечером тебя не застанешь… - коллега Фира нажала кнопку “Power” на своем стареньком «Макинтоше» и принялась убирать в сумочку плэйер. От Фиры пахло цветами.
— Я, в отличии от некоторых, - Олег повернулся в кресле. — Вечера провожу в куда более занимательной обстановке. Это ты у нас ночи напролет по клавишам стучишь.
Чистая правда. Раньше семи Фира в редакцию не является, зато и сидеть может до половины первого. Впрочем, это понятно. Весь день она носится по мероприятиям, сидит в кафе с подружками и крутит любовь с директором ночного клуба, коего для краткости называет Буддист. А ведь корреспонденту еще надо бы расшифровывать записи и писать статьи. Вот на это и существует фирина ночь.
— Да у меня завал, - скривилась она. — Ничего не успеваю, а сегодня ночью иду на «Этно-пати». Меня подружка пригласила.
— Куда? – Олег засмотрелся на потолок, где лампы дневного света упорно боролись с весенним солнцем.
— В МДХ, - она стукнула по клавишам. — А ты как?
— Хреново, - признался он. — Пишу о Центре, чтоб ему сгореть недостроенным…
— Каком Центре?
Ах, да. Девушка еще не в курсе его бед. Он только Палычу, Славке и Луизе успел поплакаться.
— Да на меня статью повесили. Говорят, давай информашку развернутую по строительству Центра Азиатской Культуры. Я говорю — да в гробу я этих далай-лам видал. Нет, блин, пиши. И строителей, и противников, и Эллу Леонидовну Кац туда же…
— Ее зачем? – спросила Фира.
— Да… - сказал он. — Народ, типа, протестует, что всякую мутотень тибетскую в Москву тащат, а Эллочка у нас защитница по этому делу как раз. Она за дружбу с Азией. Вот мне ее в статью и надо.
— Позвони. Я тебе, страдальцу, за это кофе даже заварю, – Фира с готовностью встала из-за компа.
Олег просиял. Вот чего ему сейчас не хватало, так это чашечки кофе для полного просветления ума. Блин, что у него за мысль навязалась, а вспомнить не может?
— Фир, - позвал Олег.
Она обернулась.
— Фир, я тебе ничего не должен… не обещал ничего?
Она снова пожала плечами.
— Я чего-то сделать хотел сегодня, а что забыл, - признался он. — Или не сегодня.
— Записывать надо, - вздохнула Фира и была крайне права. В их деле всего не упомнишь.
Он кивнул, а она пошла к куллеру. Ее волосы до плеч колыхались в такт шагам.
Олег открыл ежедневник, пролистал, нашел страницу с каракулей: «Общество Защиты Религий», того самого где Элла была зампредом, потом взял трубку, набрал номер и уставился в окно.
За окном была весна. Снег уже кончился, листья только-только еще появились. Люди брели по улицам в легких, хотя еще и не летних одеждах, а воздух был немного прохладным, но уже не таким как зимой.
— Общество Защиты Религий, — проворковал женский голос.
— Здравствуйте. Вас беспокоит еженедельник «Город». Корреспондент Олег Надеждин, скажите: с Эллой Леонидовной можно пообщаться?
— Минуточку.
Раздался щелчок. В трубке заиграла заставка корпоративной АТС. «Все страны мира собирайтесь смело, давайте вместе легализуем тему…»
Олег улыбнулся. За окном их редакции была площадь и выход из метро. Здесь торговали цветами, «крошкой-картошкой» и воздушными шарами. В сквере неподалеку сидели на лавочках или просто гуляли. Второй день недели шел своим размеренным чередом.
— Слушаю вас, - голос такой же как и по ящику. В реале с Эллой Олег еще не общался.
— Здравствуйте, я…
— Не трудитесь. Мне вас уже представили. Какой же вопрос взволновал ваше издание?
— Центр Азиатской Культуры… - вздохнул Олег.
— Ясно. Давайте только не на работе, а у меня дома, - ответила Элла Леонидовна. — Это Земляной вал, напротив Сахаровского центра, знаете? Скажем, через два часа…
Фира поставила перед ним чашку кофе.
— Что сказала?
— Стрелу забила, - усмехнулся он. — погуляю заодно.
— Угу, - кивнула Фира. — А мне сейчас муть какую-то с прессухи очередной расшифровывать. Как озеленяют наш город. Вспомнил, что забыл?
— Нет, - Олег покачал головой, потом протянул руку к соседнему рабочему месту, открыл нижний ящик славкиного стола и вытащил из гор барахла старую вязаную шапку. Нацепил ее на себя и сделал руками широкий жест киношного негра.
— Курят депутаты: коммунисты, демократы! – изрек Олег тоном закоренелого рэпера, снял шапку и сунул ее обратно. — Хрен знает, чего я забыл. Потом вспомню.

Маршрут он избрал не из легких. Для начала заехал на Бауманскую, в «некрасовку», притащил им прошлый номер со статьей об их ремонте. Потом побрел к Яузе.
В том месте, где пути трамвая сворачивали на набережную еще в прошлом году насыпали для чего-то здоровую гору торфа. Зачем — никто не знал.
Олег медленно зрел, чтобы сделать об этом короткую информашку. Вышло бы здорово. На куче сидели трое растаманского вида граждан и курили здоровую самокрутку. Судя по их внешнему виду они бы могли купить и фирменной травы, но стиль явно такого не позволял. Легализация легализацией, а привычки привычками…
Трамваи изредка догоняли Олега. Они тряслись и вздрагивали, неся в своих чревах одиноких пассажиров. Под мостом, в том месте, где была их одноколейка, вагоны почти плелись. Тут до сих пор не просохла вечная лужа.
Вокруг пахло весной, а город продолжал жить. Впереди уже маячил сквер у Сахаровского центра. — Стойтьйэ! Йэто провьерка!
Олег аж вздрогнул. Оказалось, последнюю пару минут он бредет, опустив голову и теперь чуть было не наскочил на патруль.
Их было как всегда трое. Два солдата в полной форме: при М-16, касках и прочем. С ними капрал. У каждого на руке голубая повязка со знаком Международного Комитета… — Тьфу, - сказал Олег. — Напугали.
Он вытащил из кармана ксиву и протянул ее капралу. Тот взглянул. Немного нахмурился, потом, как показалось Олегу, с интересом зачитался…
Олег огляделся по сторонам. Последние пару недель посты стояли, в основном, вокруг Садового. В других районах стало больше патрульных «хаммеров». Такое чувство, что все к чему-то готовятся. Может, ждут, что в синагогу тухлым яйцом кинут, или вон, в Сахаровский центр, булыжником.
— Журнальист? – спросил капрал.
— Написано же, - вздохнул Олег.
— Извиньите. - капрал протянул ксиву обратно и ловко, по-американски, козырнул. Олег сунул ее во внутренний карман, в этот момент капрал вытащил пачку старых и отвратительных «Прима-лайт». Похоже, разжился ими на ближайшей барахолке.
Олег покачал головой, достал пачку «Кента» и протянул офицеру.
Тот улыбнулся. Мотнул головой в сторону солдат. Олег кивнул. Капрал взял три штуки.
— Хэй, гайз! – крикнул он. Солдаты повернулись к нему. Все время проверки они отрешенно таращились по сторонам: молодые контрактники из числа тех, что направляют в Москву, но никак не в Омск и не в Харьков. Олег бы мог сотню раз пырнуть ножом главного, а потом перерезать их, забрав новенькие М-16.
Собственно, низшие уголовные элементы вооружались именно так. Хорошо еще, что последнее время все это не так уж часто.
Утренние трупы у собственного подъезда — атрибут прошлой эпохи. И слава Богу…
— Тяжело, оккупанты? – спросил Олег.
Капрал усмехнулся.
— Усильение, - сказал он.
— Что так?
— Не знаю.
Олег вспомнил, что хотел взять интервью у шефа московской полиции безопасности, но еще не звонил в их пресс-службу. Надо заняться.
— А что в мире? – спросил вдруг капрал.
— Тихо, - ответил Олег. — Ближний Восток бурлит. А так — все окей. Я новости не смотрю.
— Как так? А профьесиья?
— Я — городской хроникер. В Люблино авария в отстойниках. Будут туда наряд распределять — отказывайтесь. Ваши там по щиколотку в говне периметр патрулируют.
— Мы центральный округ.
— Туда всех шлют. По очереди.
Олег знал это точно. Луиза вчера сказала. Палыч ржал весь вечер. Он же диссидент. Знается со всякими. Может и сам пару раз таких вот капралов по башке в темном переулке стукал. Ночью-то не так страшно…
— Ладно, - сказал Олег. — Пойду, - сунул руки в карманы и пошел, напевая. — Вышел я в полночь на прогулку, шел в темноте по переулку…

— Это все провокация недобитых реакционеров, - сказал Элла Леонидовна. Ложечка в ее руке дрожала и звонко билась о края чашки. Диктофон фиксировал. — Центр будет построен, потому что он нужен нашему городу. Демократические институты не могут развиваться в стране, где не представлены все возможные проявления плюрализма…
Если все тоже самое переписать русскими словами и в нормальном стиле — выйдет необходимый кусок. Собственно, вот только ради этих слов и следовало тащиться сюда. Теперь можно просто пить чай и сочинять в голове остальной материал.
— А много этих реакционеров? – спросил Олег, поставив чашку на место. — Мне просто интересно. Не для статьи. Для души.
Элла как-то надулась. Ей было лет шестьдесят и в жизни она еще больше походила на сову чем по ящику. Большие очки, одутловатые щеки… И прическа такая… Аккуратная, но уж больно жидкая. Олег совершенно не понимал, за что так не любит эту женщину. Наверное за стилистику.
— Знаете, Олег, - чуть отстранившись сказала она. — К несчастью, в этой стране и с этим народом реакционных «имперчиков» всегда будет навалом. Это болезнь менталитета и лечится она только ампутацией. Вот ампутация менталитета позволит нам выйти из бараньего загона, сломать его стены и пустить к нам в страну общечеловеческую культуру. Когда это случится, останется подмести с пола испражнения баранов прошлого и можно будет считать наш вольер частью мирового культурного социума…
— А что для этого надо сделать? – спросил Олег.
Элла грустно вздохнула:
— Для этого надо, чтобы северный усталый солдатик, вернувшийся домой в свою родную деревню наконец-то смешался с остальным миром. Убив в нем патриархальное мышление мы выбьем почву из под ног у «имперчиков».
Северный солдатик. Из его внешности она сделала вывод, что господин репортер или еврей или цыган.
Хрена лысого. Он — Олег Наджедин, предки из Архангельска. Будет тете Элле статейка, ой будет… У нас демократия. Если что, и редактора трубкокура обойти можно.
— Ну что же, - сказал Олег. — Спасибо вам огромное…
— Да не за что, - заулыбалась Элла, и Олегу стало ее немножечко жалко. Может не стоит пинать? Все-таки идейный человек, пострадала в свое время. Порезать всю муть, а в остальном дать ее слова под конец и пусть читатель сам оценивает.
— Все равно большое спасибо. Если у меня будут вопросы я смогу с вами связаться и уточнить? – при этих словах он выключил диктофон…
Еще через пару минут Олег стоял у подъезда и голосовал, набирая попутно номер.
К обочине прижалась старенькая «шестерка», водила распахнул дверь.
— Алло, Коль, привет, - сказал Олег, забираясь в машину. — Как дела на почве консалтинга?
— Нормально, - ответствовал его одаренный математически одноклассник. — Чего звонишь?
— А ты как думаешь?
— Ну давай стыкнемся. Через полчаса. На старом месте.
— Окей!
— Куда? – спросил бомбила.
— На Шаболовку. Стольник плачу.
Тот только кивнул и дернул передачу. Машина рванула на мост, раскрывавший с обеих сторон шикарную панораму. Справа кипел своей жизнью центр и высилось здание на Котельнической, а где-то слева бродил усталый патруль.
Олег задумался еще раз. Похоже он все-таки сделал все, что хотел.
— Ну и в пень!
Водила посмотрел в его сторону, и пришлось пояснит:
— Да дела замучили.
Тот кивнул и задал стандартный вопрос:
— Сам-то кем будешь?

В подобные дни солнце заходит медленно. Сумерки начинаются аккуратно и тянутся долго, словно боясь напугать людей. Впрочем, нет. Не так. Им просто хочется, чтобы ими полюбовались. Олег брел вдоль рельсов, слушая как трамвай у него за спиной сворачивает в сквер. Вагоны были точно такими же: полупустыми и дребезжащими. Монорельс никогда не избавит от них этот мир. Город сам не позволит ему. Город влюблен в свой трамвай.
Машин стало совсем немного. Никто никуда не ехал, даже патрульный хаммер за весь вечер попался всего один. И тот стоял возле кафе, а его команда во главе с седовласым полковником уплетала салаты из морской капусты. Не было в городе ни полиции, ни бандитов. Только весна и люди.
Олег перешел полупустую дорогу и направился к дому. Их многоэтажка торчала как указующий перст среди россыпи невысоких и старых домов. Вокруг нее даже двор был какой-то неправильный: круглой формы. По аналогии с фильмом, мальчишки прозвали его «Изенгард». Наташка понуро сидела на лавочке перед подъездом. Обычно здесь заседали окрестные бабушки, но сегодня их не было.
— Привет, - сказал Олег. — Воздухом дышишь?
— Ключи забыла, - отозвалась она. — Надеюсь, я одинока в этом своем порыве?
Он сунул руку в карман, вытащил свою связку и позвенел ею для пущей убедительности.
— Ужина сегодня не будет, - она поднялась и пошла вслед за ним. — Как-то мне тут без плиты и сковородок несподручно было.
— Вот и голодай теперь, - ответил он. — А я с Колькой перекусил.
— Ясно, и как там рынок ценных бумаг?
— Цветет и пахнет.
— Опять по ночам? Что у них там за график?
— Так у нас ночь, — пояснил Олег. — на Уолл-Стрит — утро. Мы ж провинция. И еще долго ею останемся.
Она кивнула.
— А Светка его как поживает?
— Ушла. У нее теперь новый бойфренд, - сказал Олег.
— Колька волнуется?
— Да нет. Считает ее неудачной попыткой. И, кстати, прав. Они же оба деловые. У них бы не семья вышла, а экстренный, но затяжной завтрак в Макдональдсе.
— Правильно, - кивнула Наталья. — То ли дело мы, - повернулась к нему и деловито поцеловала.

Странно, но с наступлением темноты стало жарко. В распахнутое окно доносились звуки проспекта. Где-то вдали, над западной окраиной города, высилось ярко-красное небо. Крыши домов тянулись вверх, в сгустившуюся мглу, а там уже сияли первые звезды. Внизу зажгли фонари. Наташа сидела возле стола. Она с ногами забралась на табуретку, устроившись там по-турецки и пила кофе. Олег сидел на подоконнике, дергал струны гитары и смотрел то за окно, то в полумрак узкой кухни. Совсем недалеко высилась башня на Шаболовке, от подножия которой он, собственно, и притопал. На башне горели красные огоньки, а сама она подсвечивалась снизу ярким прожектором. Дома перемешивались с деревьями, чьи ветки уже покрылись зыбкой листвой.
— Вечер, - сказала Наташа.
— Угу, - кивнул он.
— Сыграй что-нибудь.
Он начал наигрывать фламенко. Получалось не слишком…
Комната наполнилась звуками и шум внизу несколько отступил, оставшись где-то на самой границе сознания. Наталья поправила локон, сбившийся ей на лоб:
— Странно все как-то, - сказала она.
— Что?
— Мы в аэропорту зря целый час сегодня торчали. Ребята из Тель-Авива должны были прилететь, а рейс отменили.
— Буча может опять какая, - пожал плечами Олег. Он продолжал наигрывать, чувствуя, что чем дальше тем лучше у него выходит. Руки уже навострились. — Надо новости посмотреть…
— Да ну их.
Шум снизу немного усилился.
— Слушай, Наташ, сделай мне подарок?
— Какой?
Она поставила чашку на стол.
— Не таскай меня в этот азиатский Центр, когда он откроется. Он меня уже и сейчас достал. Она спрыгнула на пол, подошла к нему, обняла и положила голову ему на плечо. — И закат сегодня какой-то неправильный.
Он посмотрел на нее, потом на улицу. Над Москвой небо давно было черным. Только вдали, на западе, висело багровое марево.
— Тель-Авив где-то там, - сказала она.
Он кивнул.
Шум становился все громче, и Олег понял, что это не звуки машин с опустевшего, ставшего совершенно безлюдным проспекта. Звук этот был всего-навсего отголоском далекого грохота, надвигавшегося от западного горизонта.
— Вспомнил, что забыл, - сказал он.
— Что? – не слыша его отозвалась она.
— В церковь я забыл сходить, вот что. Хотел заглянуть сегодня утром, и забыл.
— А где у нас сейчас в городе церковь?
Она сильнее прижалась к нему, он машинально погладил ее ладонь, а пламя на горизонте все разгоралось и разгоралось.

Абдула

Летом Мишка с друзьями гонял на великах по окрестным холмам, оставляя далеко позади родной Земск. Зимой были школа, игра снежки и долгие лыжные пробежки на пару с отцом. Старший брат Санька к тому времени уже учился в путяге. По вечерам они с батей играли в шахматы и травили анекдоты про Леонида Ильича, а мать смотрела по телевизору новости и шипела на них:
— Тише вы! Еще Мишку научите! Сболтнет в школе, не дай Бог!

Когда родилась Наташка, Абдула знал уже почти все и про пестики, и про тычинки. Разница с младшей сеструхой вышла аж в целых одиннадцать лет. К тому времени все пацаны поделились на своих и тех, что с Путейской улицы. Впрочем, и среди местных случались порою стычки.

Мишка в зачинщиках не ходил, но однажды сломал нос Борьке Лохматому из третьего дома. Повздороили-то по каким-то там пустякам, а кончилось все разговором с директором школы и строгой женщиной в милицейской форме. Отец тогда выдал ему по первое число, но каким-то чудом добился, чтобы на учет в детскую комнату Мишку все-таки не поставили.
Прогулки за городом тоже пришлось ограничить. Не все деревенские допускали на свою территорию. Правда теперь удавалось забраться намного дальше. Летом между шестым и седьмым классом они доехали аж до Земской плотины.

Объект считался режимным, но с древних времен охранялся из рук вон плохо. Ребята спрятали велики в кустах, а Сенька-еврей показал им дырку в заборе, так что уже через десять минут все сидели на самой верхушке плотины, болтая ногами. Внизу, в лучах вечернего солнца, сверкала вода, ниспадавшая вниз по бетонному водосброссу, и Мишка смотрел на все это раскрыв рот.
— Надо же! — прошептал он.
— Это что! — с важным видом ответил Борька Лохматый, с которым они к тому времени помирились. — Вот в Африке, говорят, есть такой водопад…
И он начал рассказывать что-то, о чем прочел в журнале «Вокруг света». Знавший все это Сенька, уныло бродил мимо, шпыняя кирпич, Валька увлеченно кидал вниз мелкие камушки, наблюдая как они скачут все ниже и ниже, падая в такую далекую реку. А Мишка слушал. Далекие города, бескрайние водопады, и теплое море, голубое и ровное, потому что в нем отражается небо. Все это впереди. Все это предстоит увидеть, ведь жизнь только еще начинается. И впереди много разного…

Когда Мишка был в восьмом классе, брательник Саня закончил путягу и устроился к отцу на завод, а к Новому году запил. Мать ругалась, устраивала истерики, но все было бесполезно. В девятом классе, Лизка из десятого «Б», позвала Мишку к себе домой, когда дома не было родителей...

После экзаменов, в десятый он не пошел. Подал документы в путягу и перебрался туда вместе с Борькой Лохматым и своим старым прозвищем — так и оставшись Мишкой по кличке Абдула. В училище все смешались. Война улиц к тому времени стихла, а драки если и приключались то только на танцах, куда приходили еще и девчонки из ткацкого техникума.
Путяга осталась в памяти лишь обрывками воспоминаний. Такой знакомый, приятный запах в учебных цехах…
—… Ты же потомственный рабочий, Михон…
…смешной мастер Петрович со своими вечными прибаутками, и промозглая толчея на проходной осеннего завода, когда им вдруг впаяли практику посреди учебного года. А еще Санька три раза влетал в милицию, и комсорг говорил с ним об этом не в лучших тонах…
Отгуляв выпуск они сидели с пивком на плотине. Мишка, Борька и Валька. Сеня к тому времени уже учился в Москве.
— И чо дальше? — похоже, уже в сотый раз спросил Валька.
— Ну прислонил я ее, — сказала Борька.
— Прямо там?
— Ну, да!
И именно в этот миг, после этих вот слов Мишка понял, что дошел до предела. Осенью будет армия, а потом он вернется и снова пойдет на завод. Будет промозглая проходная и размалеванные Зинки, да Галки из заводской конторы. Потом на одной из них нужно будет жениться, появятся дети, прогулки на лыжах в свободные воскресенья, шахматы со старшим сыном и страх, что кто-нибудь из детей запьет, а потом…
Он не такой, и не будет у него, ни морей, ни водопадов, ни далеких городов с их манящими и загадочными огнями…
«…Явиться в гор- райвоенкомат 12 ноября…»
— Ну, сынок, не посрами там!
— Ну, чо, салага, готов служить?
— ОТДЕЛЕНИЕ, СТРОЙСЬ!

Это был потолок. Тот предел, после которого он вернется назад, чтобы поведать всем о заброшенной в степи, никому не нужной военной части, глупых армейских шутках и бывалом усатом прапоре Иваненко, которому через Мишку предстоит стать известным в далеком Земске. А Санька, наверно, напьется в честь дембеля брата…
ОНИ пришли к нему через год. Точнее его вызвали, и это он пришел к НИМ.
— Оцените перспективы. Карьера, о которой можно только мечтать. Не разменная пешка, а офицер высшего класса, — сказали ОНИ. — У вас идеальная внешность, блестящие способности к языкам.

Восточное направление для вас это…
Это далекие города, бескрайние водопады, моря, в которых отражается небо, кивал он своей стриженной головой.
— Естественно, что для других вы умрете, — сказала ОНИ.

И он умер. Умер для матери и отца, для Наташки, рыдавшей в обнимку с пустым цинковым ящиком. А для старшего брата Санька, к тому времени, умер уже весь мир. Агент Абдула не стал ценным кадром, а лишь разменной монетой — прутиком, брошенным в пламя Афганской войны. Но он выжил и стал другим. Ценным, незаменимым и мудрым. Что не позволено лейтенанту — раз плюнуть для подполковника. Однажды, просто так, интереса ради, он навел справки о родном городе. Саня сел, Лизку прирезали — то ли по пьяни, а то ли из ревности. Борька открыл сначала ларек, а потом минимаркет. Валька ушел к крутым, так что Лохматому рэкетиры ни разу не пробовали ломать нос. Ну а отец… Пенсия небольшая, зато почетный рабочий, а новый директор, присланный из Москвы, очень заботится о заслуженных ветеранах и приплачивает им из своего кармана.

Однажды в 98-ом, Мишка побывал на могиле у матери. Была зима, он смахнул с плиты снег и долго рассматривал старую фотографию, сделанную еще в те времена, когда он сидел на плотине и смотрел вниз, на воду, бегущую к их спокойной и неглубокой реке. Потом он встал и пошел по пустынной дорожке кладбища превращаясь из Мишки обратно в полковника Марова, заместителя командира специальной группы «Билингва» ФСБ России (диверсионно-террористические операции в пределах дальнего зарубежья). К тому времени у него были свои стажеры. Их надо было учить выживать и бороться, потому как врагов у страны становилось все больше и больше.

У него не было размалеванных Галок и Зинок из заводской бухгалтерии, у него были самые лучшие, самые разные и, конечно, самые красивые женщины. Он был в Лондоне и Багдаде, в Калифорнии и на Ямайке. Он видел и Африканские водопады, и Австралийскую сельву. И он не остался на той плотине, в далеком и неприметном отсюда Земске…
— Положи, урус, — прошипел Шамиль. — Жить будешь!
А он уже жил. И больше не надо. Так что он лишь помотал головой и выдернул из гранаты чеку. Эти ублюдки вздрогнули, а Шамиль завизжал:
— СТОЙ!
— Аллах, — сказал Мишка. — Ни хрена не акбар!
И бросил гранату на пол.

День

Никто не вызывал меня заклинанием. Никто не звонил на мобильник. Никто даже не кричал: «Помогите». Я просто вошел во двор и увидел стандартное шоу: менты били кого-то ногами. А над городом светила луна.

* * *

Утром дембель Миха вышел во двор и закурил, озираясь по сторонам.
Сан Саныч ковырялся в моторе машины, дети играли в песочнице, а бабушки наблюдали за ними с лавочки. Хиппи по кличке Бармалей сидел в окне своей квартиры и играл на гитаре «Дорогу в рай». Алкаш Петрович крался через двор к арке, за которой его ждали проспект и ларек. Петрович боялся, что его заметит жена Зинаида, но та, похоже, еще спала.
— Здорово, Макс! – крикнул дембель Миха, завидев соседа.
— Привет. Как жизнь?
— Да вот, нормально, на работу иду устраиваться. Эта… в таксопарк, в общем.
Они поговорили о том, как Макс идет сейчас к себе на службу и сколько платят таксистам, и Макс ушел, а дембель Миха остался докуривать.
Когда он был еще не дембель, а просто младший сержант ВДВ, его послали на войну в Среднюю Азию, взяв подписку и нацепив форму таджикских войск. Его братишку — Федька из Саранска, подстрелили и Миха остался с ним. Было страшно, он мог убежать и спастись, но остался, а моджахеды вдруг почему-то ушли, и он тащил на себе Федю три дня пока не вышел к своим. Это был его личный подвиг, и для дембеля Михи он был куда важнее, чем для матери саранского Феди.
Миха докурил и пошел в таксопарк. Там он стал таксистом, а потом женился на диспетчере Гале, и у них было трое детей. В отпуске он работал на даче и дважды отдыхал в Турции. Купил машину и умер, когда ему было шестьдесят пять лет.

* * *

На работе Макс и его напарница Катя выпили чаю и сели смотреть фотографии. Военный спутник каждую ночь делал снимки Центральной Африки, но когда там не было войны их смотрели только двое дежурных.
— Это что? – спросил Макс.
— Деревня, - сказала Катя.
— Увеличь, а?
Они увеличили. Оказалось — деревня.

* * *

Сан Саныч починил машину, сел в нее и поехал читать лекцию в институт. Потом он зашел на кафедру и начал, изучать только что сданные студентами курсовые. В этот момент его и застал журналист, позвонивший по телефону.
Журналист писал статью о проблемах с подготовкой новых учебно-методических пособий по транспортным дисциплинам.
Сан Саныч как раз написал учебник и собирался его издавать. Он договорился о встрече с журналистом и рассказал ему все, что знал по проблеме, и журналист написал об этом статью. А Сан Саныч издал учебник и через пять лет стал член-кором РАН.
Когда по прошествии пятнадцати лет он умер, на его похороны пришел САМ ЕГОРОВ. Великий ученый плакал…

* * *

— Опять не танк, - грустно сказала Катя. — Может кофе?
— Угу, - сказал Макс и они сели пить кофе и говорить о жизни.
— Ты сегодня идешь? – спросил Макс.
— Нет, - покачала головой Катя. — отец приезжает, и мама просила помочь его встретить… Ну скажи: чего ради этот банкет закатывать? Человек каждый месяц в командировки ездит! Катя явно была расстроена.
— Ну, - сказал Макс. — Может ей теплоты душевной хочется…
Он тоже расстроился. И за Катю, и просто потому что не любил ходить на концерты один.
— Ну и пошли бы в ресторан, я тут причем? – надулась Катя.
На самом деле она была очень доброй и всех любила, особенно своих родителей. Ей уже было стыдно за такие слова.

* * *

— Ну, мужики, будем, - сказал Петрович и выпил водки.
За вчерашнее он уже похмелился и начинал теперь новый цикл.
— Что б было, - согласились мужики и выпили водки.
Они продолжили бухать дальше и через час были пьяные, а вечером подошли к парню, гулявшему в парке с девушкой.
— Закурить есть?
— Нет.
— А чо? Не куришь, да? Еврей что ли?
— Нет.
— Ты ваще местный? Слышь, жид?
— Местный.
— И мы!
И они набили ему морду, но не сильно потому что прибежал патруль и всех сгребли в обезьянник. Петровича закрыли на пятнадцать суток, но для начала свезли в вытрезвитель и там ему снилось, как он по молодости учился с пацанами в путяге и ходил на танцы в «музыкалку», где кадрил девчонок и щемил местных жидов.
Зимой Петрович уснул по пьяни в канаве и не проснулся.

* * *

Макс стоял в толпе и слушал музыку. На сцене играла группа «Аукцион». Макс стоял в центре зала и думал.
Зря он пошел. Одному было скучно.
И на работе ничего интересного не случалось. Да нашли б они что-то в далеких джунглях — что с того? Написали б отчет, премию б получили…
Катя пошла домой, а он зачем-то приперся сюда. Впрочем, Кате больше нравится «Рада и терновник».

Макс грустно вздохнул, а Катя никогда не имела с ним никакой интимной связи. Она окончательно погрузилась сначала в расту, а потом в Кастанеду.
В двадцать семь она вступила в оккультную группу и состояла в ней аж десять лет. Она вышла замуж и у нее родились дети. Она заболела раком, но ее удачно прооперировали, так что умерла она в восемьдесят семь, увидев правнуков.

* * *

* * *