«Существую я или не существую?!» - взвизгнул невзрачный, но одухотворенный человек лет тридцати пяти и по-заячьи нервно заходил по комнате. От умственного шныряния вены на лбу у него вздулись. «Вроде, существую», – пискнул он, хлопнув себя по заднице. Потом подошел к шкафу и с плотоядным наслаждением, трясясь, выпил мутную брусничную воду из грязной чашки. Минуты две улыбался, а потом вдруг опять вспыхнул:
«И в то же время не существую!». И пнул ногой угрюменький чайник. Потом Анатолий Борисович (так звали героя) выскочил во двор.
– Хамье, перед глазами снуете! – прикрикнул он на соседей, которые боялись Анатолия Борисовича из-за его робости.
Ему вдруг захотелось завернуться в одеяло и долго, комком, кататься по полу. «Какой-то я стал воздушный и как будто все время утекаю», – подумал Анатолий Борисович.
– Побольше реальности, побольше реальности! – провизжал он вслух себе, соседям и кому-то Неизвестному.
Последнее время что-то в нем надломилось. Это уже был не тот Анатолий Борисович, который мог бороться и быть возвышенным. Ему все стало загадочным. Загадочным и то, что он женился, и то, что ему тридцать пять лет, и то, что он родился в России, и даже то, что над ним висит, куда бы он ни пошел, – небо.
«Определенности никакой нет, – решил он, – и точно меня все время смывает. Как бы совсем не сдуло.».
«Странное существо моя дочка, – думал Анатолий Борисович, проходя по темно-змеиному горлу выходной лестницы. – Бьет меня по морде. А когда я ее бью по заднице, – никак не пойму, хорошо мне от этого или плохо?»
Подойдя, вместо двери, к нелепой дыре, ведущей в серое, Анатолий Борисович увидел над ней лампочку.
«Надо бы ее проучить, – подумал он и швырнул туда камень. Лампочка разбилась. «На сколько минут мне будут легче от этого?» – обратился он к своему внутреннему голосу.
Наконец Анатолий Борисович выскочил на улицу. На мгновение ему показалось, что все, что он видит, – фикция. «Юк-юк», довольно пискнул он в ответ. «И все-таки я не существую», – подумал он всем своим существованием и подошел выпить воды. Потом все стало на место.
«Как складывалась до сих пор моя жизнь, – рассуждал он, делаясь все незаметней. – Был период – я играл в карты. Тогда я был счастлив. Был период величия. Без него я не прожил бы дальше». Анатолий Борисович ускорил шаг и шел прямо по улице навстречу ветру.
«Утекаю я куда-то, утекаю, – думал он. – О, Господи!»
Мир давил своей бессмысленностью. «Это потому, что он меня переплюнул, отсюда и его бессмысленность, – решил он. – Даже столб, неодушевленный предмет, и тот меня переплюнул».
Анатолий Борисович углубился в город.
Все казалось ему абстрактным: и высокие, уходящие в засознание линии домов, и гудки машин, и толпы исчезающих людей. А собственная жизнь казалась ему еще худшей, еле видимой, но настоятельной абстракцией.
«Реальности никакой не вижу», – слезливо подумал он и хотел было хлопнуть в ладоши. Наконец Анатолий Борисович подошел к разномирному зданию своей службы, юркнул мимо толстых тел, за свой стеклянно-будничный столик.
Кругом сновали разухабистые, в мечтах, рожи, трещали машинки, а перед Анатолием Борисовичем лежала груда бумаг. Ему казалось, что все эти бумаги говорят больше, чем он.
Анатолий Борисович подошел к окну.
«А вдруг сбудется, сбудется», – закричалось у него в глубине.
Должно «сбыться», должно, – не навсегда же таким он создался. Тихонько, растопырив ушки, Анатолий Борисович прислушался. Ничего не услышав, сел за столик и почувствовал, что вся его жизнь – как урок геометрии.
«Каждый предметик: стульчик, чернильница – далекий и как теоремка», – подумал Анатолий Борисович. Все входили, уходили и были за чертой. Вскоре Анатоли
й Борисович вышел. И больше уже не приходил. А через месяц следователь Дронин в деле на имя Анатолия Борисовича поставил последнюю и единственную запись: «Бесследно исчез» – и захлопнул папку.
| МОЛ, №7 (30), 2004 |