Первое, что я сделал в то утро, это посмотрел на небо. Оно было синим-синим, без единого облачка. И тишина была почти абсолютная, к такой тишине я еще не успел привыкнуть после городского шума. Тишина разливалась вокруг почти ощутимо, она обнимала меня, так же как и синь синего неба. Ничего не хотелось делать, даже умываться и завтракать. Я кое-как оделся, вышел на крыльцо и уставился в ту часть неба, где вчера в полночь видел летящий сноп света. Что же это было, что же я видел?.. Вдруг я обнаружил, что держу в руке лист бумаги. Видимо, машинально взял со стола, когда выходил из избы. На листе было написано моей рукой:
Я сын космических лучей
Среди гармонии несчастной,
Среди множества ночей
И бликов неосознанного счастья...
Наверное, я написал это вчера ночью. Странные стихи, странная нескладуха... Вдруг странное состояние нашло на меня. Я как бы увидел себя неожиданно в прошлом, настоящем и будущем времени, я ощущал себя одновременно в трех временных измерениях, и было отчего-то горько на душе, как будто я что-то нашел, потеряв при этом неизмеримо большее. «Господи, что со мной?..»
Из дома через открытую дверь доносилась музыка. По радио пел какой-то популярный молодой певец. Потом он рассказывал о своей нелегкой жизни, рассказывал легко, с юмором, с небольшим акцентом и хрипотцой в голосе... Зачем я так внимательно прислушиваюсь к нему, к этому голосу, как будто жду от него чего-то, как будто он может сыграть в моей жизни какую-то главную решающую роль? Что мне этот певец-мальчишка? Он ведь так далек от меня, от моей жизни, от моих дел и мыслей… Он так далеко... Его голос для меня, как свет далекой звезды... А те, кто близко, разве они ближе, разве они близки... Я родился здесь, здесь бегал босиком, на этой улице с моими земляками, а разве они меня понимают? Они проходят мимо моих окон, кивают мне головой и идут дальше по своим делам. Я могу прийти к ним домой, попросить что-то, мы можем поговорить о том, о сем, можем пошутить, рассказать что-то друг другу, но мы все равно будем далекими, как далеки друг от друга звезды в разных созвездиях, или как далеки друг от друга пассажиры скорого поезда и торговцы на перроне. Через некоторое время поезд тронется, пассажиры поедут дальше, а торговцы с перрона вернутся к своим делам. И никто из них не знает и не будет знать друг о друге ничего, и не будут они тревожиться и переживать друг за друга, что бы с ними не случилось...
Все мы пассажиры, только какого поезда... Куда мчит нас всех Земля?
Что же я вчера видел? Космический корабль? Или...? Надо рассказать соседям!
У соседей на крыльце висит замок. Он висит всегда, даже тогда, когда приезжают из города взрослые сыновья. Я захожу во двор, прохожу мимо теленка, овец и кур и, стараясь не запачкать ноги, поднимаюсь в сени, перешагивая через груду галош и сапог. В сенях я снимаю свои ботинки и в носках, нашарив рукой в темноте ручку двери, вхожу в дом. Открывая дверь, я говорю «можно», но без вопросительного знака, просто подаю голос, чтобы хозяева знали, что к ним гость. Хозяйка гремит кастрюлями в чулане, топит печь, .готовит еду для себя и для многочисленной скотины, а хозяин лежит на диване и смотрит телевизор. Я подхожу к нему, здороваюсь за руку и сажусь на стул перед телевизором. Не дожидаясь, когда он спросит меня о чем-нибудь, начинаю рассказывать о своем вчерашнем ночном видении. Говорю очень громко, чтобы заглушить звук телевизора и чтобы хозяйка в чулане тоже все слышала. Говорю страстно, волнуясь, как будто вижу все сию минуту...
«Сноп света, не луч, а именно сноп, очень широкий и мощный, двигался медленно-медленно и в полной тишине. Двигался на небольшой высоте параллельно горизонту, чуть-чуть выше изб. Летел этот сноп света в необычном неестественном направлении, как если бы паровоз с горящей фарой ехал не в сторону направления луча света, а в противоположную, причем самого паровоза не было бы видно... Над горизонтом на фоне звездного неба летел мощный сноп света, а вниз к земле нисходил от него серебристый туман. Звезды при этом мерцали, будто подмигивали и, казалось, попискивали... Вдруг от этого мощного снопа-луча отпочковывается маленький лучик. Какое-то время он летел рядом с лучом-маткой, потом плавно отошел на некоторое расстояние, а затем быстро-быстро полетел в сторону, перпендикулярную траектории луча-матки, и скоро исчез из вида. Через несколько секунд и луч-матка ушла за горизонт, а в том месте на фоне звездного неба долго стоял купол из серебристого тумана...»
Закончив рассказ, я с горящим лицом смотрел на соседа и заглядывал в чулан, ожидая выхода хозяйки. Я предполагал, что они сейчас в изумлении будут меня расспрашивать о подробностях и будут просить, чтобы я еще раз рассказал. Но хозяйка продолжала греметь посудой, а сосед, кузнец на пенсии, хмыкнул, высморкался, сказал: - Мы в прошлом году не то еще видели, - и продолжал спокойно смотреть телевизор.
Я не стал выяснять, что они «видели» в прошлом году, потоптался немного у порога и сказал: - Ну, ладно, я пошел.
Я вышел на улицу и побрел к центру. Куда еще можно пойти в деревне в первой половине дня, когда все заняты: в поле, в огороде, в конюшне? Только в магазин! Только магазин может радушно раскрыться широкими дверями и распахнуться глубокими полупустыми прилавками, только в магазине можно наткнуться на суровый взгляд молоденькой продавщицы, научить улыбаться которую уж не суждено никому.
Белый одуванчиковый пух бесцельно летал и кружился в воздухе, становилось жарко. Пыль на дороге была мягкой, глубокой и еще прохладной. Очень хотелось снять с ног обувь и пойти по этой мягкой, глубокой и прохладной пыли босиком... и превратиться в неопознанный летающий объект...
Ну, вот и центр. Когда-то здесь стояла красивая деревянная церковь, потом в ней была школа, в которой я и проучился 10 лет. Сейчас на этом месте большая глубокая лужа, а рядом торчит труба кочегарки и высится гора шлака и угля. Каждый раз, попадая сюда, я проклинаю человека, который отдал приказ снести купол с церкви, потом отдал приказ сломать церковь-школу, а потом распорядился в самом центре построить кочегарку. Конечно, это были разные люди, но в моем воображении возникал всегда один и тот же образ человека с хамским лицом и с жуткими бессмысленными глазами.
Когда растащили стены церкви-школы, кто на дрова, кто баню себе построил, кто конюшню, - возник слух, что раньше, когда ставили храм, то будто бы в фундамент его клали золотые монеты. И залихорадило всех. Копали все, кто чем мог. Даже бульдозерами и грейдерами. Техники в колхозе тогда было много и солярки бесплатной тоже хватало. И докопались, что в котловане забил ключ родниковый и очень быстро образовалось озерцо с чистой прозрачной водой. Старушки собирались, усердно молились, но чуда не состоялось, из воды никто народу безгрешному не явился. Со временем к яме с водой потеряли всякий интерес и стали бросать в нее всякую всячину. Потом кочегарка появилась, и скоро озерцо превратилось в грязную лужу, на которую неприятно было даже смотреть. Однако голуби и воробьи пили из нее воду, а мальчишки ловили на мелководье то ли пиявок, то ли головастиков.
Поравнявшись с лужей, я остановился. От воды исходил неприятный запах. На берегу, если можно так выразиться по отношению к луже, стояла девочка-подросток, вроде как-будто с удочкой. Я подошел поближе. В руке она держала сучковатую толстую палку, а на поверхности воды маячил самодельный поплавок из бутылочной пробки. Я узнал девочку. Это была Дунька, внучка тети Маньки. Была она дурочка не дурочка, ну, вобщем, немного ненормальной. Сказалась наследственность. Дед ее, муж теть Маньки, был умалишенным. Его, когда он был жив, ежегодно на несколько месяцев увозили в город в психбольницу. Там ему вправляли немного разумности и отпускали снова к жене до тех пор, пока он не начинал снова гоняться за всеми с косой ли, с мотыгой или с топором. На удивление всем дети у них росли нормальными, а вот на внучке природа решила отыграться. Дунька была одутловатой, тяжеловесной. Толстые ноги, короткие, бутылочной формы, широкая горбатая спина, пухлые руки, рыхлое лицо с узким лбом. Только по глазам и щекам м
ожно было понять, что она еще ребенок. Да по косичке на спине.
Дунька так сосредоточенно смотрела на поплавок, что не услышала, как я подошел к ней. Какое-то время я тоже пристально смотрел на поплавок, а вдруг что-то клюнет, потом огляделся по сторонам: не видит ли кто, не примут ли меня за участника дурацкой дунькиной затеи. Вокруг было безлюдно, вдали проехал председательский «бобик» и снова тишина.
Стало жарко. Одуванчиковый пух заколыхался и поплыл куда-то.
Дунька потянула за палку и из воды показался большой крючок с висящим на нем большим червяком.
«Через год-два, - подумал я, - какой-нибудь деревенский охламон затащит ее в лебеду или в заросли полыни, молча, пыхтя, сделает свое дело, а она, молча, отряхнет свое ситцевое платьице и, хлопая белесыми ресницами, легко и молча родит карапуза, который будет точной копией дедушки... И все повторится...»
Девочка повернулась, поймала в кулачек червяка и увидела меня.
- Ловишь? - сказал я деловито, как заправскому рыбаку где-нибудь на берегу большого озера.
Дунька по-взрослому нахмурила брови и узкий лоб, запыхтела и сосредоточенно стала насаживать червяка на крючок.
Я понял, что разговор закончен, что мне пора, и я пошел дальше.
«О, господи...»
Я вышел на дорогу и через несколько шагов меня обогнала грузовая машина. Она ревела сильно на ухабах и поднимала в воздух густую пыль сзади и даже впереди себя. В кузове что-то перекатывалось и звенело, в кабине, крепко вцепившись в руль, подскакивал мужик в пыльной кепке с красным лицом. Это был Маланя на собственной машине. Говорят, он ее купил за бутылку, если по нынешним ценам, купил в удачный момент, когда колхозы, якобы, должны были вот-вот умереть. А председатель -родственник, вот и сговорились по-родственному. Маланя на секунду повернулся, кивнул мне головой и снова напряженно устремил всего себя вперед, поднимая плечи и вжимая голову, чтобы не стукнуться о верх кабины. Так он ездил три раза в день: на ферму, на обед и в магазин.
«Как обидно быть бесколесным», - подумал я, - когда все в деревне имеют свой транспорт. У каждого двора что-то да стоит: трактор, самосвал, мотоцикл с коляской или без коляски или лошадь с телегой. Тоже колеса, тоже сила! Даже мальчишки все имеют свои колеса - велосипеды. Только я один, наверное, во всей деревне передвигаюсь дедовским способом, «на своих двоих».
Я уже подходил к магазину и хотел было уже войти в него, как вдруг внимание мое привлек старый сломанный комбайн недалеко от дороги. От него остался только остов, давно открутили и отодрали все у него и он уже всем примелькался, и его уже никто не замечал. Я тоже никогда не обращал на него внимания, но сегодня... О, господи... В колеблющемся мареве, в облаке белого одуванчикового пуха он был похож сейчас на какую-то космическую каракатицу. Я подошел ближе и увидел на его ржавом железном боку надпись мелом «НЛО- I».
Я улыбнулся и поднял лицо к небу. Солнце, вдруг, ударило в меня и в глазах поплыли оранжевые пятна... Воздух сильно заколебался и густо пахнуло цветочным ароматом...
«Господи, а все-таки хорошо-то как, цветы кругом и небо такое синее и родное... и неопознанные летающие объекты...»
Вдруг я ощутил толчок, уши заложило, и в голове зазвенело, как бывает в самолете, когда отрываешься от земли. В глазах плыли оранжевые пятна, в носу щекотал одуванчиковый пух...
Я почувствовал легкость в теле и, вдруг, увидел под собой свою деревню. Я летел в облаке белого пуха, летел над улицами, над речкой.
Я увидел свой старый дом, когда он был еще новым, себя увидел мальчишкой, босиком в оборванных штанах, деда увидел с бабкой, когда они были еще не старыми. Я проплыл над речкой, над кузницей старой, потом полетел над дорогой. У дороги я увидел яблоню и приблизился к ней. Яблоня росла прямо в кювете, среди пыли, мусора и камней. Я подлетел еще ближе к ней и увидел, как сильно ободрана кора на стволе, как изуродованы и сломаны совсем некоторые ветви, как пожелтели, съежились и треснули пыльные листья. Бедная яблоня! Как тяжело ей здесь расти и плодоносить! Однако, несмотря на это, вопреки своей несчастной судьбе уцелевшими ветками яблоня цвела нежно-розовым цветом!
-Яблонька! - закричал я ей, отбиваясь от пуха и оранжевых пятен, - зачем ты здесь у дороги выросла!!!
- Я здесь проросла из семечка, - отвечала мне яблонька, шелестя пыльными маленькими листьями, - здесь моя родина и я уж не смогу жить в другом месте без этой пыли и камней, без этой дороги и сильного придорожного ветра.
- Но тебя здесь ломают и постепенно убивают!
- Что я могу сделать? Пусть ломают, но зато они обнимают меня, они приходят ко мне и мне хорошо. Я всех люблю, всех, кто проходит, проезжает мимо, всех, кто бывает рядом со мной...
- Господи, если можно, оставь меня рядом с этой яблонькой! - прошептал я в высоту и тут же оказался на пыльной дороге радом с остовом старого комбайна, на ржавом боку которого было коряво написано мелом «Н Л О - 1»
| МОЛ, №1 (31), 2005 |