Отец Д.Ю.Цесельчука Юрий Николаевич (по-польски – Ежи Цес’ельчук) во время Великой Отечественной войны сражался в рядах I Польской армии, формировавшейся на территории СССР из поляков – жителей Украины и Белоруссии. Командовал армией мой дед С.Г. Поплавский. Генерал армии С.Г. Поплавский родился 22 апреля 1902 года в селе Хейлово в семье польского крестьянина. Окончил Военную академию им.Фрунзе, затем в ней преподавал. В Великую Отечественную войну командовал полком, стрелковой дивизией, с 1943 г. – командир корпуса. С 1944 г.- командующий 2-й, затем 1-й Польской армией. Герой Советского Союза. С 1945 г. по 1956 г. служил в Войске Польском и был заместителем министра обороны Польши. С 1958 г. – инспектор-советник Группы генеральных инспекторов Министерства обороны СССР. Скончался в 1973 г. Автор военных мемуаров «Товарищи в борьбе», изданных в СССР, Польше, Германии.
Свои мемуары он хотел озаглавить "За землю предков", но словосочетание не понравилось цензорам, и книга получила название "Товарищи в борьбе". Я подписала её отцу Дмитрия Юрьевича, выразив сожаление, что это не может сделать дед, поскольку скончался в 1973 году. Теперь уже нет и Юрия Николаевича… Люди уходят, оставляя воспоминания – устные и письменные.
В некоторых исследованиях конца 1950-х годов мемуары характеризовались как жанр художественной прозы, к ним относили даже роман Ремарка "На Западном фронте без перемен", поскольку он представляет собой в значительной степени военные воспоминания писателя. Другие учёные выдвигали на первый план не эстетический, а историографический критерий. В конечном итоге возобладала концепция, определяющая мемуары как художественное произведение и исторический источник одновременно.
Сравнительно большое количество военных воспоминаний было опубликовано только через 15-20 лет после Победы. Об этом хорошо сказал К.Симонов: "Оценивая нашу сегодняшнюю мемуарную литературу о войне, надо иметь в виду, что у неё были насильственно задержанные роды, и она потеряла почти целое, драгоценное – если иметь в виду остроту памяти – десятилетие". Во время "оттепели" и позже мемуары пошли косяком. "Читаю взахлёб мемуары, поэтов, послов и солдат", – писал в те годы поэт Ю. Смирнов.
При сравнении событий XIX и XX столетий, оказавших влияние на литературные жанры, прослеживается некоторое сходство культурных и общественных ситуаций. В XIX в. происходит обострение отношений между западниками и славянофилами, в XX – разделение на урбанистов и почвенников; споры 1860-х гг. нигилистов и романтиков отдалённо напоминают дискуссии о физиках и лириках 1960-х. Происходит оживление журнальной деятельности ("Современник" Некрасова и "Новый мир" Твардовского), повышается интерес к документу, публицистика становится доминирующим жанром.
Однако воспоминания участников боевых действий стали выходить ещё в военные годы (один из первых сборников "На Карельском фронте" был издан в 1941 г.). Политуправление фронта, осуществившее выпуск, преследовало цель передачи боевого опыта. (Существует и более раннее издание, направленное на изучение операций начавшейся войны. Военно-историческим отделом Генштаба Красной Армии был подготовлен сборник "Германо-польская война", вышедший в январе 1941 г., предназначенный для служебного пользования. В нём содержатся материалы о замене германских соединений, оперировавших в районе Львова, русскими). В 1948 г. увидела свет книга воспоминаний "Штурм Берлина". Ранние мемуары, как правило, создавались по памяти, поскольку доступ к архивным материалам был закрыт.
"Положение о Государственном архивном фонде СССР" (1958 г.) сделало многие (хотя далеко не все) документы более доступными для мемуаристов. Важно не только то, что по документам можно уточнить время и место событий, но и осуществление своего рода цепной реакции, когда одно событие вызывает из памяти другое. В том же году в Воениздате Минобороны был образован отдел военно-мемуарной литературы. К сожалению, по признанию ряда военачальников, рекомендации сотрудников этого отдела зачастую не носили принципиального характера. Так, в личном архиве Поплавского сохранилось письмо редактора, где, в частности, указывается: "Во многих случаях советские солдаты и офицеры упоминаются только по фамилии. Поляки, как правило, называются по имени и фамилии".
Из-за подобных "добрых советов" книги военачальников часто выхолащивались. Но многое осложнялось и по объективным причинам. О них пишет Маршал Советского Союза И.Х. Баграмян: "У памяти человеческой много врагов, медленно, но верно подтачивающих её. В их числе неумолимое время, по зернышку выметающее из кладовых памяти многие интересные и поучительные факты из прожитой жизни. Новые события и новые впечатления порой невольно заставляют нас по-иному осмысливать пережитое, и тогда дела давно минувших дней начинают представляться нам в несколько ином, чем прежде, свете. Много опасностей подобного рода ожидает мемуариста". Однако эти опасности "окупаются" в мемуарах живым и непосредственным выражением личности их автора, что является по-своему ценным документом времени. Некоторые литераторы упрекали военачальников в субъективности, забывая о том, что она является неотъемлемым свойством любых мемуаров. Поэтому данная критика – посягательство на сами законы мемуарного жанра.
Один из таких законов – возвращение к прошлому, являющееся не только данью памяти, но и иррациональным поступком, проявлением неодолимого действия сверхсознательных сил (аналогично возвращению на место преступления). Г.К. Жуков в книге "Воспоминания и размышления" говорит о своём многолетнем желании посетить места, где он в 1941 году руководил войсками Западного фронта при обороне столицы. И вот Маршал в Обнинске, построенном на месте сожжённой фашистами деревни, где располагался штаб Западного фронта. Многогранные впечатления полководца, оставшиеся после поездки, написанные ярким, эмоциональным языком, из первоначального издания 1969 года по непонятным причинам (ибо не содержат никаких политических мотивов) изъяты. Если обратиться к художественным произведениям, показательным в этом отношении является повесть В.Кондратьева "Поездка в Демяхи". Её главный герой – профессор Анохин счастлив в семейной жизни, но не может забыть встречу с девушкой в деревне по дороге на фронт и хочет её увидеть. Еще несколько минут назад герой не думал о поездке (спонтанность, действие подсознательных сил – главный признак иррациональности), но стечение далеко не случайных обстоятельств способствует мгновенному решению. Он узнает, что той, которую искал, нет в живых около года. Этот, по существу, ничтожный срок, по сравнению с сорока прошедшими после войны годами, ещё в большей степени подчеркивает трагичность произведения.
Мемуары разделяются на две группы: написанные лично, и те, в создании которых участвовали журналисты (Ю. Нагибин называл их "литературными неграми"). Авторы литзаписей зачастую имели весьма приблизительное представление о военных действиях. Например, журналист, помогавший моему деду, настаивал на включении в рукопись рассказа о том, как пришлось водить бойцов в атаку 17 раз в день. Поплавский мотивировал свой отказ тем, что хотя эпизод в действительности имел место, ввиду того, что не осталось живых свидетелей, вы глядит неправдоподобным.
Иной раз журналисты в погоне за сенсацией готовы многое присочинить, о чём говорит цитата из опубликованного в 2003 году "Солдатского дневника" разведчика Г.Т. Лобаса: "До конца правдивых книг, фильмов о войне не встречал. А одна телепередача особенно возмутила. В ней рассказывалось, как известная певица выступала прямо на передовой. Этого не могло быть потому, что даже во время затишья голову поднять нельзя – снайпер сразу снимет. А после концерта певица даже в разведку ходила. Какая чушь! Разведчиков столько готовили, да ещё отбирали самых физически сильных и самых выносливых".
Воспоминания людей, прошедших через ситуации, когда стресс становится чуть ли не нормой, дают бесценный материал по психологии войны. Благодаря мемуарам события военных лет освещены в самых различных ракурсах: из кабинета Генерального штаба, с наблюдательного пункта командира, из окопа рядового бойца, из партизанской землянки. Важное качество военных воспоминаний – воскрешение образов малоизвестных героев.
Двадцатый век был веком Войны. Несколько поколений воевало, готовилось к ней, жило под её угрозой. Она диктовала свою волю, стремилась превратить человека в животное, охваченное страхом и агрессией. Ей удалось сломать многих. Но в целом, пройдя через невиданные испытания, заглянув в лицо смерти, люди узнали истинную цену жизни, добра, научились глубже любить и острее чувствовать. С уходом старшего поколения в какой-то степени утрачено понимание сущности войны как явления космического масштаба. В книге Иоахима Видера "Катастрофа на Волге. Воспоминания офицера-разведчика 6-й армии Паулюса" автор анализирует причины гигантской катастрофы: "Близость смерти сорвала с моих глаз последнюю повязку. Война, принявшая для нас самый ужасный оборот, предстала передо мной в роли неумолимого разоблачителя всего, что происходило вокруг. Противонравственная сторона войны, и бессмыслие, как впрочем, и всего нашего рокового заблуждения, стала ясна мне".
Корреспондент одного журнала в беседе с прозаиком Г. Баклановым восторженно изрекает: "Часто говорят о некоем парадоксе: война – при всех её ужасах и крови – остается некоей духовной родиной, источником нравственного подъёма миллионов людей способных к подвигу...". Писатель решительно возражает: "Не слава войне – человеку слава. Не дай Бог нам ещё таких парадоксов, какими бы духовными они ни были". Вспоминаются "Необыкновенные приключения доктора" М. Булгакова: "Один тип мне сказал: "Зато вам будет что порассказать вашим внукам! Болван какой! Моя любовь – зелёная лампа и книги в моём кабинете. Я с детства ненавидел Фенимора Купера, Шерлока Холмса, тигров и ружейные выстрелы, Наполеона, войны и всякого рода молодецкие подвиги матроса Кошки. У меня нет к этому склонности. У меня склонность к бактериологии". Но доктор идёт и сражается. И произносит в конце произведения: "Проклятие войнам отныне и вовеки!"
Когда я мысленно разговариваю со своим дедом – командармом Станиславом Гиляровичем Поплавским, мне кажется, что пишу ему письмо. Эти письма тихо, как снег, опускаются в почтовые ящики моей памяти и ждут своего адресата в стране, имя которой – Вечность.
Старые фотографии… О многом могут они рассказать. На пожелтевшей бумаге – улыбающиеся и серьёзные лица тех, кто в далёкие годы были молодыми. Вот и я держу в руках маленький снимок военных лет. На ней – Поплавский, совсем молодой, и экипаж танка. Все четверо улыбаются, хотя головы у них перевязаны, а у деда (на снимке до «деда» ему далеко) забинтованы руки. Станислав Гилярович не был танкистом, и я заинтересовалась историей этой фотографии. Вот что он рассказал:
…В июльскую ночь 1942 года в районе Ржева наши войска шли в наступление. Погода не благоприятствовала – из-за дождя артиллерия и повозки с боеприпасами вязли в грязи. Танкам тоже было трудно преодолевать болота, и тогда дед сел в головной танк и повел его в атаку. Фашисты открыли сильный огонь, пехоте пришлось залечь, танки продолжали вести огонь с места. Боевая машина, в которой находился Поплавский, вырвалась вперед, но при развороте провалилась гусеницей в глубокую траншею и осела днищем на грунт. Станислав Гилярович попробовал по рации связаться со своими, его услышали фашисты и стали небольшими группами под бираться к танку. Пришлось открыть люк и забросать врага гранатами. Было ясно, что долго не продержаться.
После того, как командира танковой роты настигла вражеская пуля, в стальной коробке осталось четверо: три члена экипажа и Поплавский. В танке был запас гранат, ими и отбивались до наступления темноты. На всякий случай обменялись адресами и договорились, что тот, кто останется жив, напишет родным погибших. Наступила ночь. Все были ранены, но не теряли присутствия духа. Дед приказал наглухо задраить люки и ждать помощь. Около полуночи один из батальонов 673-го стрелкового полка пробрался к танку, пленники услышали знакомый голос комбата. Свобода! На память они сфотографировались.
(Продолжение следует)
P.S. (Гл. редактор "МОЛ"а): Мой отец, Юрий Николаевич Цесельчук, родился 30 мая 1921 года и был на 19 лет моложе своего будущего командарма. К началу Великой Отечественной войны наша страна в противовес Квантунской армии японцев была вынуждена держать такую же миллионную группировку войск на Дальнем Востоке. В ней и служил призванный в 19-ти летнем возрасте в Красную армию отец. Японцы,как вам известно, на нас не напали. Но во многом благодаря этой сдерживающей силе.
Все помнят чудовищные «котлы» первых немецких наступлений. Пленных считали на миллионы. В Освенциме оказался дед, Цесельчук Николай Игнатьевич, добровольцем ушедший в первые дни войны на фронт. Отец, узнав о его исчезновении, написал письмо Ванде Василевской на польском языке, который сумел выучить в кратчайшие сроки. Из-за Катыньской бойни в формирующейся польской армии не хватало офицеров, и отец стал командиром роты технического обеспечения танкового полка Войска Польского. Был контужен, но контузия сказалась уже в зрелые годы – высохли ноги, стал инвалидом 1-ой группы. Войну закончил капитаном Войска Польского с непривычными для советского солдата крестами на кителе (были, конечно, и советские награды). Отец хранил награды в кобуре. В детстве больше всего на свете я любил «играть в медали».
В мирные дни, как указано в отцовском некрологе (см. «МОЛ» №1(17), 2002) стал не последним в стране геоморфологом. Всю жизнь писал стихи. В молодости очень похожие на стихи Маяковского, за что и получал соответствующие ответы от редакций, куда их отсылал с юношеским бесстрашием. В зрелые годы – показывал их ближайшим друзьям, читал в застольях. Вот единственное, опубликованное в том же номере «МОЛ»а, четверостишие:
|
Тишина и таинство ночей
|
Из мальчиков двух классов одной из арбатских школ, закончивших ее перед войной, в живых остался только он один.
Дед в 1945-ом бежал из Освенцима. Участвовал, как майор Красной армии, в освобождении Праги. Но почти сразу после этого, как бывший военнопленный, попал в ГУЛАГовский лагерь под Тайшетом. Слава Богу, вернулся домой живым. Два лагеря многовато для одной человеческой судьбы, но пленных офицеров в те годы у нас не жаловали.
Отец с делегацией бывших фронтовиков побывал в Польше и даже постоял на месте расположения орудия, выстрелом из которого его контузило. Вспомнил, как он с солдатами в конфедератках, в предвкушении близкой Победы, ехал на броне танка, снаряд попал в брусчатку, и на голове остался шрам от булыжника.
Дед рассказывал мне об Освенчиме, так правильно звучит он по-польски, а позднее я побывал там. Согласно мортирологу, вывешенному в бараках лагеря, средняя продолжительность жизни не превышала нескольких месяцев – а дед провел там четыре года. Виделся с легендарным генералом Карбышевым. Совершил побег. В годы оттепели был восстановлен в партии, стал пенсионером республиканского значения – реабилитирован по всем статьям.
| МОЛ, №3 (33), 2005 |