Озеро Лебяжье от деревни отделяла поляна, сплошь поросшая гусиной травкой и татарником. Целый день здесь паслись гуси и утки. Озеро небольшое — на фоне ровной поляны словно блюдце чайное смотрелось. Вокруг ни одного деревца, только на противоположном от деревни берегу околком стояло несколько плакучих ив и высокая трава, в которой весной вот уже много лет селилась пара лебедей. К этому событию в деревне относились с суеверием, надеясь, что это к добру и урожаю. Поэтому ивняк берегли и даже проныры-пацаны не насмеливались сюда ворваться, ослушавшись взрослых, и костров не разводили.
Название Лебяжье, старики говорят, у озера испокон. Стало быть, еще в древности тут селились эти славные птицы. И в этом привлекательность озера была особенная.
Если же на озеро с холма взглянуть, то оно еще более становилось на блюдце похожее, только вместо золотой каемки по краю озера разметалась за горизонт степь. Степь раздольная, колоритная.
Деревенских на озере днем почти не бывает. Разве что по субботам бабы белье стирают да сушат здесь же, на степном разнотравье. А в воскресенье мужики рыбу ловят на другом берегу, там, где ивняк, где гнездовье лебяжье. Так уж выходит, что клюет здесь рыба лучше, а зимой даже щуку вытягивают.
Зато ночами на озере шумно. Собирается молодежь у мостков, там, где лодки подвязаны, и творят свои любовные игры: поют, пляшут, шуткуют. А осенью в деревне свадьбы играют. Весело и щедро гуляют. Каждая свадьба обязательно пешком али на лошадях, у ивняка за озером побывает и ленты из невестиного наряда на космы кустарника подвяжет. В селе верят, что это счастье молодым принесет и деток.
Вечером, когда солнце садится за озеро, из окна любой избы можно разглядеть на фоне угасающего солнечного круга любой силуэт. И если кто-то спрашивал: «Моего шалапая не видели?» — то всякий сразу же делал рукой козырек по-над бровью и вглядывался в прибрежье Лебяжьего.
На берегу озера сидели двое. Их косматые головы едва виднелись из-за полусгнившей перевернутой на корму лодки. Смеркалось. Почти рядом прошло цепочкой последнее стадо уток. Все потянулись к дому. Только эти двое остались на берегу. О чем-то споря, они вскакивали с мест, жестикулируя, доказывали друг другу что-то. Один из них нет-нет, да и стукнет себя по колену. Это Ленька Мельников. У него привычка такая: говорит, говорит, а потом поднимет ногу, согнутую в колене, и наотмашь как ударит по ней, да еще прибавит: «Вот ёк-макарёк!» — это он от своего деда перенял.
Другой, чуть пониже ростом, но постарше, с непокорным вихрастым чубом, был Коля Батенин.
– Так, значит, ты уже сказал своим родичам? — наступал на Батенина Ленька.— Сказал, говоришь? А я не могу, жаль их. Ведь я у них один-единственный. Понимаешь… не отпустят они меня, лет-то мне всего шешнадцать. Понимаешь, мы с батей этим летом крышу чинить собрались, да забор новый поставить думаем... А тут эта проклятая война...
– Понял! Я все понял! Видно, не очень летчиком хочешь стать,— маленький росточком Коля даже привскочил с места, так раздражала его неопределенность: с Ленькой поедет в училище или один.— Я вот сразу решил и сразу отцу сказал еще зимой. А теперь отец хмурится на меня, да молчит. Матери, вот, не знаю, когда скажу.
– То-то и оно, мать пуще жальче. Мужик мужика завсегда поймет.
– Леньк, а давай мы с тобой вдвоем крышу починим,— не унимался Батенин.— Давай? Еще кого из пацанов позовем. Тогда и забор сделаем, и стены в доме вымоем... А-а?
– А че, може, и попробуем,— Ленька обнял за плечи своего друга, и они пошли переулком к дому.
В ту ночь Леньке снились странные сны. Видел он себя и Кольку Батенина. Будто прыгают они оба на парашюте с огромной кручи. Колька летит почему-то вверх, а он, Ленька, на землю. Точно камень падает.
– Ма-ма! — закричал он и проснулся.
На дворе уже всходило солнце. Хлопнула калитка, должно быть, корову со двора в табун выгнали. И в подтверждение совсем рядом, за окном, щелкнул кнут пастуха и быстрей потиптопало вдоль улицы стадо.
Когда Ленька спустился с чердака, мать уже хлопотала у печки. В кухне стоял терпкий запах ржаной кулаги. У Леньки слюнки потекли. Уж больно он ее любил, мог съесть сразу две миски.
Было еще совсем ранехонько. Пропел в очередной раз петух где-то возле кухонного оконца, и Ленька, вспомнив вчерашний разговор у озера, оставил на столе недоеденную кулагу, выскочил во двор.
– Ма, не сердись. Так надо,— выпалил он матери, не успевшей и рта открыть на его суетливость.
У сарая на куче древесного хлама, поеживаясь от утренней прохлады, сидел Колька.
– Здоров же ты дрыхнуть, дружище,— упрекнул он друга.
– Это я-то соня? А ну, давай, кто кого? — и уже через минуту они барахтались, обхватив друг друга за пояса. Ленька был плечистее и силищи, несмотря на малый возраст, ему не занимать. Зато Колька был подвижнее, сноровистее, и неизвестно, чем закончился бы поединок, если бы мать не позвала завтракать.
– Папань, мы тут с Колькой решили крышу починить. Ты нам доски дай,— затеял за столом разговор Ленька.
– Как это решили? Да что вы в этом смыслите? «Кры-шу по-чи-нить...» — передразнил его отец.— Ишь, че удумали...
– Да не бойся ты, батя. Сделаем — еще увидишь как.
– Ладно, уж, ешьте, а там поговорим,— отец больше ни разу не посмотрел на сына, но и без того было ясно, что доволен и гордится им.
– Батя, а мы с Колькой и забор поставим,— тараторил Ленька, а увидев недоверчивый взгляд отца, добавил: — Еще какой отгрохаем, ёк-макарёк!
В этот день они сделали совсем немного. Всего два пролета изгороди перебрали. Зато через неделю дом Мельниковых было не узнать. Новая, еще не потерявшая цвет крыша сразу бросалась в глаза, а пестренький, по-хозяйски починенный забор обращал на себя внимание.
– Это сын сделал. Сам. Все своими руками,— с гордостью говорила мать соседкам.— Настоящий кормилец.
И невдомек было ей, что последние денечки зрит она свое чадо, своего «кормильца». Ничто не предвещало матери разлуку с сыном. И даже когда он вдруг начал потолки в доме мыть, стены скоблить, и тогда не заныла ее душа. Обрадовалось и тогда ее сердце, когда Ленька однажды утром сказал:
– Ма, мы с Колькой решили выучиться техникой управлять. Малость подучимся в городе, а там, глядишь, дальше чё получаться будет. Може, в летчики пойдем...
После отъезда Леньки в доме стало скучно и пусто. Ровно потерялось что-то. А через неделю пришло доплатное письмо из Челябы от сына. Как взяла его мать в руки, так и остолбенела… Ни вздохнуть не может, ни шагнуть, а глаза плачут, будто чуют что-то.
– Да будя тебе! — не вытерпел отец и взял письмо из рук жены.— Рано еще беду каркать.
Тут же в горенке присел на сундук и стал читать:
«Дорогие мои и любимые батя и мама. Пуще всего на свете я желаю вам здоровья и добра. А еще хочу прощенья у вас просить, что не до конца вам рассказал правду перед отъездом.
Мы с Колькой Батениным уехали в военные летчики поступать. Кольку-то взяли, у него годы подошли. А мне отказали. Говорят, подрасти надо малость. Значит, повзрослеть. А с виду-то я старше Кольки кажусь. Вот я и решил прибавить себе годков. Пошел в другой сборный пункт. Тоже чуть не взяли. На документы взглянули, а в них ничего невозможно разобрать, потому что мы с Колькой мешок с вещами специально в реке Миасс вымочили, да еще кое-где документы потерли хлебной коркой. Кое-как поверили и записали меня. Так что теперь я рядовой солдат и через три дня уеду на фронт. А завтра Кольку провожу. Его куда-то в Башкирию учиться отправляют. Батя, хочу, чтобы ты знал, что я никогда тебя не подведу и о чести семейной буду помнить до последних дней своих.
Мама, родная, жди меня. Жди легко и просто.
Низко кланяюсь. Ваш сын — Леонид Мельников».
Больше они от Леньки ни одного письма не получили. Зато пришла проклятая похоронка. Меньше чем через год пришла. Спрятали отец с матерью ее подальше, чтоб на глаза реже попадалась. Зато письмо рядом держат, потому как голос Ленькин передает оно и любовь сыновью. Хранится письмо у стариков по сей день. Поистерлась бумага, выцвели от времени буквы. С годами невозможно стало читать. Но отцу и матери Леонида Мельникова эти строчки давно уже в память вошли. А письмо достают только для того, чтобы потрогать листки, которые когда-то держал Ленька.
«Эх, Ленька, кормилец наш, пошто война забрала тебя? Пошто?» — думает каждый из них, давно уже не произнося этих слов вслух, чтобы не бередить боль в сердце.
А каждую весну, когда после прилета грачей гнездится на Лебяжьем вновь молодая пара лебедей, собирают старики оставшиеся в себе силы и идут за озеро в кустарник к гнездовью. Туда, где торчали кочками косматые головы Николая Батенина и их сыночка Леонида Мельникова в том далеком сорок первом.
Расстелят на земле старое лоскутное покрывальце. Достанет отец по куску хлеба. Посолит и, припивая квасцом, помянут Ленечку.
– Эх, Ленька, кормилец наш… Пошто война забрала тебя? Пошто? — прошепелявит беззубо отец.
– Да будя тебе сердце надрывать,— укорит его мать.— Глянь, как лебедушка-то беспокоится. Стало быть, птенцы вот-вот будут.
– А давай-ка, мать, еще сюда придем.
– То-то и оно, придем. Это место Ленькино,— поддержала она мужа.— Еще как придем! Может, в этом годе птенцов боле будет. Подкармливать будем.
Старик ничего не ответил. Так молча и просидели, пока солнце ввысь не поднялось. Пока душа не согрелась. Пока сердце не успокоилось.
Все…
2002 г.
| МОЛ, № 3 , 2006 |