Во многих религиях и культурах есть понятия, отражающие некое специфическое, трансцендентное состояние сознания – внутреннее безмолвие. Подобные состояния называют самадхи, нирвана, сатори, аутогенное состояние, транс. И хотя в этом состоянии нет ни мыслей, ни чувств, ни оценок, оно исполнено несказанного блаженства. (За гранями камня, за бликов движеньем, /мерцание сути его холодеет,/ он мир отражает кристально-блаженным,/ каков он и есть в абсолютной идее).
Это специфическое, особенное блаженство (мы будем называть его Анандой, состоянием Брахмана) принципиально отличается от всех остальных «обычных» радостей и впечатлений жизни. «Знающий Брахмана как блаженство ничего не убоится» .
Бывает так, что личный опыт переживания состояния Брахмана, опыт самадхи, ставший одним из сильных впечатлений личной жизни души, также просится быть выраженным вовне, как любовь, страсть, печаль, надежда и всякое другое чувство. Но Брахман - это «то, что не раскрывается в речи, но благодаря чему раскрывается сама речь» . Сама природа этого блаженства основана на безмолвии, на Тишине Абсолютного Бытия, когда замолкает не только внешняя, но и внутренняя речь. Абсолютная удовлетворенность отсутствием эмоций сама становится эмоцией, которая, как и всякая эмоция, жаждет внешнего выражения. (Ум становился счастью тесен, /Безмолвие - хотело петь, /и эта золотая плеть/ гнала обратно в царство песен.)
Опыт самадхи – это так называемый нетранслируемый опыт. Вкус фрукта легко почувствовать, но трудно описать. Так как же это преодолеть? И тут как нельзя более кстати приходится искусство вообще и поэзия, с её вечным стремлением выражать невыразимое, в частности. Но как же раскрыть, выразить Ананду в стихах, которые всё же являются одной из форм речи, да ещё традиционно речи взволнованной, эмоциональной? (Ведь я же Замок Тишины /разрушу первым же аккордом?) В чём выход из этого противоречия, из этого кажущегося софизма?
Выходов много. Один из способов - поиск «проекций» Ананды на то, что прекрасно, что субъективно традиционно воспринимается разумом как прекрасное и может быть хоть как-то выражено. Величие всей этой природы, неба, пещер, кристаллов и океанов. Эффект впечатляющих человеческих чувств, божественных образов индийской и мировой мифологии. Тепло очага и прелесть и изящество мелочей жизни. И всего этого много, очень много. Перебирай эти «проекции», и выражай своё невыразимое, то приближаясь к нему, то отдаляясь, как бабочка кружит вокруг огня, то обжигаясь, то пропадая в темноте. Даже если бы зритель не видел лампу, он мог бы представить себе, где она и какая, наблюдая за движением бабочки.
Но, разумеется, ни одна из этих проекций Анандой не является, это лишь отблеск отблеска её. Как ни много в этой жизни прекрасного и значимого, но ничего, полностью адекватного Ананде, нет (там голос Вечности пронзителен и внятен, /и он единственный, кто адекватен.).
Существуют различные виды йоги как немного разные пути, ведущие к одной и той же цели - постижению Ананды, высшего Я, Абсолютного Бытия: - раджа-йога, карма-йога, бхакти-йога и т.д. А тот способ и путь восприятия и выражения Ананды, о котором пойдёт речь, автор предлагает назвать «кави-йога» (на санскрите кави означает поэт, мудрец).
Если рискнуть рассматривать кави-йогу как поэтический метод, можно сказать, что один из его приёмов – это когда вам предлагается обрести надёжную опору в воздушном замке (…неба многозвёздочный отель). В таком тёплом, сухом, добротно сколоченном воздушном замке. И каждая одна такая проекция Ананды, каждый из отблесков отблеска – это один такой замок.
Иногда кажется, что современная поэзия несколько утеряла одно из качеств, которые были ей присущи ещё недавно, в серебряном веке, - эндорфиновый рай. То почти физиологическое удовольствие, которое вызывали стихи прошлого, ту сладостность и восторг читатель теперь больше ищет в том, что называют эзотерикой.
Кави-йога, как метод, это попытка соединить понятность, законченность, проявленность с тонким нетранслируемым опытом в безумной попытке обрести преемственность душевных движений и целостность сознания (т.е., читай, покой и счастье) и, как это ни странно, но иногда это удаётся.
Кави-йога – это стихи (и не только стихи) позитивного содержания, блаженные, сладостные, сияющие или прозрачные. А иначе, какая же это Ананда? Выражающие светлые стороны реальности. Это так называемая «сладкая правда». Воспеваются особо удачные находки Творца в деле построения мироздания. И в то же время нельзя сказать, что это радость жизни, хотя с виду это иногда так. Иногда это радость «не-жизни», в том смысле, что жизнь в обычном житейском понимании трансцендируется или всё явленное ощущается как манифестация Брахмана, блаженства Абсолютного Бытия.
И в то же время понятно, что всякий, кто жил, страдал. Всякий, кто творчески честен – не может этого скрыть до конца. Поэтому какие-то нотки грусти и в кави-йоге неизбежны. Но их должно быть мало, чем меньше, тем лучше.
Кави-йога, в отличие, скажем, от метаметафоризма с его сгущенными, тотальными метафорами, где «каждая вещь – вселенная», стремится к максимальной «понятности», насколько это возможно при выражении несказАнного. Кави-йог как бы пытается нырнуть как можно глубже, а вынырнуть как можно «ближе». Идеальное произведение кави-йоги должно быть простодушно понятно неискушённому читателю, прочитываться на поверхности, как, например, красивое стихотворение о природе, или пусть о медитации, но всё равно «понятно», и в то же время содержать обертоны, подтекст, «информацию» Брахмана. «Непонятность» ассоциируется с непокоем, а кави-йога должна нести в себе ту же нетревожность, тот же Покой, что и истинная Ананда.
От этого кави-йога больше тяготеет к рифмованным и ритмическим стихам. Устоявшиеся силлабо-тонические размеры с их оправданностью ожиданий и соответствием каким-то внутренним частотам как бы лучше подходят для выражения более глубоких, спокойных слоёв сознания, чем тревожащие его верлибры (разумеется, при условии, что текст остаётся современным, неподражательным, искренним).
Для кави-йоги характерна повышенная склонность к олицетворениям , персонификациям . Вероятно, при достижении более тонких, глубоких слоёв психики активизируются её архетипы и гештальты. Вероятно, это же лежало в основе генерации образов богов в сознании медитировавших риши (мудрецов, слагателей гимнов, кави), (из глубин их молчанья всплывающий Образ /затмевает светила в небесной дали). Разумеется, для этого не обязательно нужна медитация в узком смысле.
Лев Толстой писал о трёх необходимых признаках искусства – особенность, ясность и, главное, искренность. А повышенная генерация олицетворённых образов у кави-йога как бы доказывает, что он «там», на глубине, был, и косвенно подтверждает его искренность. Как следователь верит свидетелю, что он в некоем месте был, если свидетель нечаянно упоминает находившиеся там предметы и подробности.
А «там», при погружении в глубину, всё как бы вспыхивает и олицетворяется, прежде чем совсем замолкнуть в абсолютном блаженстве чистого Бытия (и, у рока в руках, / золотую сигару /курит мартовский день…), (Прошлое с будущим пошептались и скрылись, /время замерло в позе удобно простой), (и, вечер оттолкнув, к окну прижалась ночь.). Впрочем, между поэзией и медитацией не может быть чёткой границы. Достаточно вспомнить из Пастернака – «Рояль дрожащий пену с губ оближет…», «Ведь ночи играть садятся в шахматы /Со мной на лунном паркетном полу/ …/И страсть, как свидетель, седеет в углу.», «Тоска пассажиркой скользнёт по томам/ И с книжкою на оттоманке поместится»
Что же касается поиска проекций, то среди всех этих проекций Ананды, среди всех этих воздушных замков и образов есть один, Один, образ, Образ, Суперобраз. Что так же огромно, безгранично, блаженно, независимо от суетных человеческих страстей, как Ананда? Это только Он, Господь, Творец вселенной. Найдя такой удачный образ, архетип, гештальт мы преодолеваем противоречие выражения невыразимого (Нет-нет, я должен здесь, сегодня, не то, чтоб петь, но подпевать, разгадывать и прославлять оттенки замысла Господня). Воспринимая весь мир, как Его цветущий сад, мы получаем новые возможности для внешнего выражения Ананды, (а, следовательно, не скованные больше немотой, получаем возможности для внутреннего постижения и развития). Да и образ ли Он? Да не мы ли сами созданы по образу и подобию Его?
Известно, что отношения могут существовать только в развитии. И отношения с Всевышним – не исключение. Суперобраз, архетип Бога-Отца в наших душах развивается, требует осмысления и проекции вовне. И так рождается особый путь к Богу - Путь через Поэзию.
Воспринимать Божественное метафорически имеет смысл не оттого, что «Бога нет», а оттого, что «богам как бы приятно косвенное и ненавистно прямое» . От этого поэзия, может быть,– самая подходящая обитель для нисхождения божественного.
Александр Мень говорил, что для христианского художника его искусство и есть его молитва. Вероятно, это верно для религиозных художников вообще. (Господь, я преклонил колени. /Позволь восславить Тишину, /как тайный вход в Твою страну, /как Путь в сады Твоих владений. /О миг ликующего транса /под куполами Тишины /на лонже тающей струны /над гладью спящего романса...)
Ибо сказано: «хвалите Его на струнах и органе. Все дышащее да хвалит Господа!»
| МОЛ, № 4 , 2007 |