1.
ДУША обнажена до бестелесности,
и глас отверзт до бессловесности,
и до беспамятства апрель.
Капель.
2.
СКОЛЬКО НЕБА под ногами –
талая вода.
Сколько света над ночами –
да и никогда.
Сколько сна и сколько смерти
ждут на берегу.
Сколько светлого бессмертья
на бегу.
3.
КАК НЕОЖИДАННО: сестра.
Какая точность: «Сны не мучай!»
Как замечательно остра
простая рифма и певуча!
Как ты права – из детства в рабство,
в Египта страстный разворот
Иосиф продан был из братства –
идут и я, и мой народ,
и неизбежная дорога
в непредрекаемую высь,
в которой срока нет, ни слога –
о, длись, мгновенье, только длись, –
не смерть и даже не прощанье,
конец, сказанье, новый день
и новое очарованье,
сестра, иллюзия, сирень.
Ни строчек нет, ни букв, ни линий
неопалимого куста,
а только свет пурпурно-синий,
и голос просится в уста.
И звук так тих, непроизнесен
на незнакомом языке,
как только радость первых весен
и как дыхание в строке.
Непредсказуемое прежде
и неизбежное потом,
как восхождение к надежде,
как слово, сказанное ртом.
е эта торная дорога
и не скамейка во дворе –
улеглись суета и тревога
по дороге к Синайской горе,
и не в призрачной круговерти
зажигает молитвою день
Элизиум, презренье смерти,
иллюзия, сестра, сирень.
4.
МЕЖДУ НЕБОМ и землёй
так пируем мы с тобой,
свет мой солнечный и лунный,
звёздный жар и хлад ночной,
воздух лёгкий, ветер трудный,
детский сон как пёс приблудный –
вознесенье и покой,
звук и запах струнный –
отблеск золотой.
5.
ПУСТЬ ЭТА РОЗА налегке тебе всё скажет.
И пусть росинка в лепестке тебе всё скажет
и не иссякнет никогда.
Тебе всё скажет
Тот, кто из сердца налегке тебе всё скажет.
2002
ПРОВОДЫ ЗИМЫ
Friedelchen, Fliederchen, flieg!
1.
МАРСБЕРГ. Проводы зимы.
Я – зима, а ты мне – лето,
наважденье, ведьмовство,
испытание любовью.
Мы не встретились на этом,
а на том не рождены
свете. Сколько этих светов,
зяблик, чижик, зиньзивень?
Все они безумны как-то
и со странностями, вроде.
Но и сами себя лечат.
Сам себе больной и врач,
санитарка, психбольница,
зяблик, чижик и мешугге,
Гамлет с черепом в руке.
Не доехал до Мешэде.
Всё ― безумное враньё.
Ничего на свете нету.
Ну и света тоже нету,
нету, нету никого,
кроме Бога одного.
2.
ЧИЖИК-ПЫЖИК, где бывал?
Ведьму замуж выдавал.
Свадьба — врèменная смерть,
прогибаться стала твердь.
Есть небес голубизна,
но ни яви нет, ни сна.
Чижик-пыжик, где бывал?
Душу чёрту торговал,
завораживал на свет —
с гулькин нос осталось лет.
Ведьму замуж отдавал,
на бессмертье колдовал,
уповал и подвывал,
приколдовывал.
3.
ГЛЯЖУ ИЗ ОКНА психушки,
как счастье моё вдали
вспыхнуло и догорает.
Горело два лунных года,
прибавлялось и убавлялось.
Теперь же на костровище
пасхального жара
дотлевают медленно угли,
из которых ушло воскресенье
и стало воспоминаньем.
Воспоминаньем о том, как
случилось было бессмертье,
но как-то недослучилось
и отправилось дальше случаться,
наверное, с кем-то другим.
Гляжу из окна психбольницы
и думаю, нет же вот дважды,
не повредившись в уме,
в ту же сунуться реку,
будто в зарницу войти.
Марсберг,
пасхальное воскресенье
4.
НАБЛЮДАТЬ костры любви
о Христовом воскресеньи
из окошка психбольницы.
Как мудра и справедлива
эта драма из окошка,
драматург же – демиург.
Он придумал психбольницу,
нам последнее спасенье
от безумного огня.
Но она не помогает
от войны и голодухи
и, наверно, не спасает
от тебя и от меня.
Он придумал это счастье,
это счастье и несчастье,
эту радость, эту горечь,
и окошко, и тебя.
Ты – глаза, а я – окошко,
нам никак не разделиться.
Вот ты смотришь из окошка
моим взглядом на себя.
Он придумал психбольницу
и сказал: „Пожил немножко,
отправляйся на досуг!“
На досуге же спасенье
от безумного огня
там, где бредит воскресеньем,
там, где бродит воскресенье
от тебя и до меня.
Он придумал утешенье,
Он придумал нам леченье –
воскресенье, воскресенье,
от огня огня не ищут –
искры веером летят.
Жар согреет и возвысит,
а одна шальная искра
угодила в психбольницу
и сожгла её дотла.
Не горюй, моё спасенье,
мой огонь и вознесенье –
Он придумал в утешенье
мне тебя, тебе – меня.
Он придумал в утешенье,
Он придумал в утешенье
мне тебя, тебе – меня.
02.02 – 16.04.2004