Петрович узнал его по походке. Но потом тот исчез среди пешеходов, которых заметно прибавилось. Быстро темнело. Сентябрьский ветерок отдавал легкой прохладой и шевелил кроны стареньких лип. То тут, то там зажигались огни, и сумрак, словно театральный осветитель-художник, скрывал неровные тротуары и неприглядность обшарпанных стен.
То, что он мелькнул среди толпы, для Петровича не было неожиданностью. Он уже его видел полгода назад в этом городе. Тогда Петрович его окликнул. Но, надо признать, отозвался тот неохотно. Видавшая виды рубашка и такие же брюки. Разве так он одевался в пору, когда они были студентами на филфаке? Перед старым приятелем он попробовал войти в прежнюю роль беззаботного шалопая. Но Петрович понял, что взяв эту тональность, тот попытался закрыться, словно его кто-то застал врасплох.
Был ли он в пору их молодости способным филологом Петрович так и не понял. Учились оба небрежно. Он не мог и утверждать, что тот был одаренным актером. Но все видели, какой это фат и позер. Может быть даже то, что называется гранд-кокет.
Петрович вспомнил, кому в те годы было принято поклоняться. Они были вeселы, молоды и здоровы, и, быть может, поэтому им нравились явно безумные строки о душе, в которой «шаги помешанных вьют жестких фраз пяты». «Облако в штанах» приятель знал почти наизусть и любил исполнять оттуда отрывки, копируя брезгливую ухмылку поэта.
Когда ты красив и молод, и даже немного опытен, когда твой модный пиджак небрежно расстегнут, а брюки отлично отглажены – не такой уже большой грех разыграть красивого циника. Но тогда еще не понимали того, что стало ясно нынешним поколениям – дендизм не для санкюлотов. Смешно что-то из себя изображать, когда в кармане почти пустой кошелек.
Петрович остановился перед витриной с аквариумом, где оживленно резвились красные и синие рыбки. Он подумал о тот, что время ушло, подобно пузырькам воздуха, всплывающим на поверхность в этом аквариуме. Кое-кто умер. Двое угодили на нары. Остальные, – что еще хуже, – заплыли жиром самодовольства, и превратились в каких-то ярмарочный петрушек. Сам он защитил когда-то никому сегодня не нужную диссертацию, потом бросил кафедру, и занялся бизнесом. Захотелось ублажить молодую жену достатком и респектабельностью, а получилось все то же «позолоченное» мещанство.
Откуда-то возник мелодичный голос:
– Боже, какие рыбки!
Молодая красавица любовалась красной рыбёшкой в углу аквариума.
– Прелесть!
Женщина присела на корточки.
– Странное дело. Любят рыбок, собачек и кошек. А ближних, допустим, соседей не любят – изрек почему-то Петрович.
– Значит есть за что не любить. Только не надо лекций. Я вас умоляю. – раздраженно отпарировала молодая особа.
Она поднялась в полный рост, отряхнула юбку, и застучала каблучками куда-то в сторону от Петровича. «Решила что ты моралист и зануда. С женщинами шутят, мой дорогой, а не философствуют. К тому же бездарно». – растерянно и печально подумал старый филолог.
На соседней улице, куда вскоре он вышел, было множество киосков, магазинов и уличных продавцов. Стало еще темнее. Фонари и огни витрин загорелись чуть ярче. На фоне темно-голубых облаков и розового заката южные тополи на бульваре напоминали Италию. Они непрерывно шумели.
Его память снова возвратилась в былое. Он припомнил, как вечерами они фланировали по улицам, стараясь подклеется к девушкам. Они часто меняли галстуки. Правда те были во всех смыслах дешевыми. Рубашки всегда свежие. Его приятель по-актерски красиво шагал вперед – носками сверкающих туфель не внутрь, а в стороны. Хорошо запомнилось, как он одергивал назад рукава пиджака, держа на виду запонки с фальшивыми рубиновыми камнями.
Какие уж там лекции, задания и семинары, если только на скрупулезно-ровные стрелки брюк уходило так много времени! Петрович вспомнил один эпизод. Во время одной из прогулок его приятель остановился, и, не долго думая, изрек примерно такие императивные формулировки:
– Никогда не воспринимай их всерьез. Лучше всего одновременно крутить пять романов. Фигаро тут. Фигаро там. Это, если хочешь знать, аксиома.
Петрович улыбнулся, вспомнив эти сентенции. Что ж! На свете бывает кое-что и покруче. Он должен был признать, что впоследствии сам отчасти этому следовал. И хотя в то время пять романов были только на словах и в воображении, все же они были настоящими ветрогонами. Создатель же этих заповедей и того более. В ту пору, когда мало кто знал «Лолиту», он, подобно герою романа, заглядывался на девочек среднего школьного возраста. К сожалению – не только заглядывался. На чем и закончилась его студенческая карьера. Он вылетел после второго курса и едва не угодил за решетку. Вот этого, то есть страсти к юным нимфеткам, Петрович ни тогда, ни впоследствии не то что одобрить, но даже понять не мог.
Потом он исчез. Говорили, что вроде бы переехал в этот город. Работал тут прорабом, официантом. И когда спустя тридцать лет Петрович его снова увидел, то было понятно, что тот банкрот. Впрочем – кем еще мог стать человек без диплома, без связей, и с такой философией?
На небольшой площади с угасшим фонтаном играл оркестр. Кое-где танцевали одинокие пары. Остановившиеся в отделении изредка одобряли хлопками саксофониста, ударника или трубача. Играли «Путников в ночи» Берта Кемферта, популярный музыкальный шедевр прошлого века.
Петрович тоже остановился. Как это хорошо – никуда не спешить, слушать любимую музыку, наблюдать как перемигиваются рекламные огни, и еще теплый ветер ранней осени играет листьями кленов и лип.
Кроме морской, сельской, таежной и уголовной существует еще романтика современного города. Это Петрович почувствовал только сейчас. В его молодости города были угрюмыми и закрытыми для постороннего взгляда. Городская цивилизация была не ко двору. Узурпаторы власти знали кое-что из истории. Французская революция, – так говорят, – начиналась в кофейнях. Разве могли они допустить, чтобы граждане беззаботно сидели на таких вот открытых террасах летних кафе, наслаждаясь общением, и говорили о чем им вздумается? Ага! Держи карман шире!
Такие мысли посещали филолога, когда он краем глаза заметил человека, подходившего к бакалейной лавке. Были видны спина и затылок, но походка показалась знакомой. Остатки былого кокетства. Сохраняя дистанцию и надев очки, Петрович зашел сбоку, в надежде увидеть в профиль этого человека. Он рассмотрел одутловатое, невыбритое лицо лилового цвета, местами землистое, и опухшие, красные веки. По лицу было не разобрать. Под мышкой зажата книга в бумажной обложке. На плечах что-то вроде жилета. Человек взял книжку в правую руку и просунулся до пояса в окошко киоска. Петрович прислушался. Голос и манера речи хорошо были знакомы. Бывший король бульвара уговаривал продавца купить детектив.
Петрович, словно боясь обжечься, – а точнее, боясь, чтобы тот его не увидел, – быстро отошел от киоска. Остановился поодаль и сделал глубокий вдох. Потом выдох. Обвел невеселым взором толпу на площади, – как раз зашумевшую аплодисментами саксофонисту, – еще постоял в нерешительности, а потом двинулся на остановку маршрутки. Он решил, что особой морали в этой истории нет. Достаточно частый конец земного пути, от которого никто из нас не застрахован.
| МОЛ, № 2 , 2012 |